Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской «Аси» - [7]

Оставляем в тени предприятия из видов улучшения материального быта страны, общества с определенной коммерческой целью, и даже все частные пожертвования и усилия на другого рода потребности (все это оставляется и приносится не одними же твердыми, высокими характерами), и обращаемся преимущественно к духовной деятельности. Кто же возбуждает все запросы, поднимает прения, затрагивает предметы с разных сторон, копошится в изысканиях для подтверждения какой-либо общеблагодетельной мысли, силится устроить жизнь наукой и наконец представляет в свободном творчестве поверку настоящего и стремления к поэтическому идеалу существования? Не мужи крепкого закала и особенно не «цельные» же характеры возбудили всю современную работу мысли, действительное существование которой узнается даже по жарким страстям, вызванным ею… Конечно, умный парадокс найдет сказать много кое-чего против достоинства и относительной пользы всей этой работы, но сам умный парадокс есть произведение осмеиваемой им образованности. К нему может быть приложимо замечание Паскаля, обращенное к скептикам другого и могущественнейшего рода: «Они отвергают круговращение земли, а сами вертятся вместе с нею». Не признавая деятельности, нами перечисленной, за последнюю конечную цель жизни и за все, к чему только должна стремиться человеческая мысль, позволительно думать, что она, при случае, великая замена всего недостающего, и особенно позволительно думать, что «слабый» современный человек, преданный ей, как бы мал ни был, в сущности, еще выше всех других собратьев, перебивающих ему дорогу: он несет в руках своих образование, гуманность и, наконец, понимание народности.

Лучшее средство убедиться в значении «слабого» человека состоит в том, чтоб на минуту отвернуться от него и посмотреть, нет ли чего другого в образованном обществе, за ним или около него. Мы предлагаем сделать этот опыт всякому добросовестному изыскателю. Как бы велико ни было у него желание открыть новые зародыши будущего, нам кажется, он не найдет ничего, кроме совершенной нравственной пустоты и тех характеров, которые мы называем «цельными». Середины между двумя явлениями нет. Как исключение, ничего не доказывающее или, наоборот, даже подтверждающее нашу заметку, могут встретиться две-три личности, стоящие поодаль от других с одной строгой мыслью своей, впрочем, страдающей уже от некоторой неизбежной примеси чужих, враждебных элементов, но затем, умалчивая о ничтожестве нравственном, наблюдатель очутится неизбежно в многолюдном обществе одних «цельных» характеров. Подтверждение нашим словам мы находим опять в текущей литературе, которая, по чутью истины, ей свойственному, не забывала поставить рядом с «слабым» человеком и человека «сильного». Сколько образцов этой силы мы уже имеем от нее. Г. Тургенев показал нам в «Записках охотника» образцы цельных характеров, получивших хорошее модное воспитание; г. Аксаков представил их нам в свете патриархального величия и еще не тронутых образованием; г. Островский вывел ряд цельных характеров из купеческого звания, где на живописном языке сословия они известны под именем «самодуров»; г. Щедрин, наконец, собрал в многочисленную группу изображения «сильных» людей, выработанных провинциальным чиновничеством в недрах своих. При разных оттенках таланта писатели эти внесли каждый по лепте в историю современных нравов, и если другие классы или подразделения образованного общества еще не имеют своих историографов, то совсем не по счастливому отсутствию «сильных» лиц, а, как говорится, по не зависящим от наблюдения обстоятельствам. На котором из выведенных перед нами типов можно остановиться и сказать: тут есть будущность, или который из них способен чем-либо дополнить пробелы в противоположном ему характере слабого человека? Правда, тип жителя больших городов, кажется нам, еще не вполне разработан литературой, и, вероятно, потому, что физиономия людей в больших центрах населения как-то сглаживается и принимает одно общее выражение. Цельный характер, живущий, служащий и процветающий в большом городе, уже утерял свою осанку, твердое, монументальное выражение и величавую поступь; он, увы, ослаб до того, что может разделять с толпой ее вкусы и страсти. На поверку выходит однако же все одно: физиономия принадлежит городу и обстановке, а характер сберегает оттенок дальней дебри и нравов, образуемых старой, родной дворней. Не редкость встретить в городе «цельный» характер, отличающийся влюбчивостью, страстно привязанный к итальянской опере, весьма чувствительный к хорошей поэзии, но положите перед ним какое угодно пустое, незначительное дело (хоть ссору товарищей, например), где бы только с одной стороны была разумность, а с другой – сила, и вы увидите, куда он пристроится. Облако приличий и господствующего тона далеко не похоже на густое облако Юпитера, сквозь которое глаз человеческий никогда не проникал. Оно не скроет от вас испытующего взгляда какого-нибудь грамотея и ученого писателя, который подходит к вам со словами добра и жаркого одушевления и вдруг заставляет вас быть чрезвычайно осторожным: так чувствуется во всем существе его неблагородный расчет, задняя мысль, позорное соображение. Оно не помешает вам разглядеть, что с переходом из степени в степень лицо и особа понемногу освобождаются от человеческого образа своего и сбрасывают, как лохмотья износившейся одежды, последние идеи, доказывавшие их происхождение от людей. Оно не возбранит вам подметить в подворотне столичной жизни те удивительные существа, которые умели помирить в себе две противоположные крайности, соединив покорный, терпеливый вид пса с огнем и бойкостью хищной птицы. Мы не хотим идти далее по пути, который нам не принадлежит, составляя достояние психического рассказа. Скажем только, что, когда насмотришься на «сильные» характеры современной жизни, потребность возвратиться для освежения мысли и чувства в круг «слабых», становится ничем не удержимой, страстной потребностью.