Литературные заметки - [5]

И тут же на граните выбита фамилия "сына отечества" - "Сидоренко В. П.". Не поленился этот сын, расписался, хоть и трудно, наверное, было железкой долбить - гранит ведь! И тут же рядом надпись помельче: "Белов" этот поскромничал, инициалов не выбил.

Исписаны вообще все стены, пишут где только можно и даже там, где совершенно невоз-можно на первый взгляд. Но ухитряются все-таки, на плечи друг другу залезают.

Сколько скитов было на Соловках, сколько часовен, келий, гостиниц, беседок, мастерских, огородов и садов - и все это теперь оказывается уничтоженным. Поневоле приходишь к мысли, что в этих разрушениях повинна чья-то злая воля, обрекшая прекрасный край на забвение. И силишься постигнуть, чем же руководствовались люди в своей ненависти к Соловецкому архипелагу, какая им была выгода, какая была выгода государству (на их взгляд) в столь целеустремленном, последовательном уничтожении архитектурных к исторических ценностей? И не можешь постигнуть... Этих людей еще можно было бы понять, если бы на Соловках - в ущерб памятникам архитектуры - развивалась бы промышленность, а то ведь и этого нет, и если бы не агаровый заводик, который перерабатывает сейчас водоросли, то я уж и не знаю, чем бы занималось тут местное население и вообще для чего тут надо было бы жить людям.

Целый год прошел после решения облисполкома о Соловках, и что же? Да ничего. Я видел у председателя островного Совета Таранова рабочий экземпляр этого решения. Почти против каждого пункта, предписывающего сделать то-то и то-то, у Таранова на полях приписки: "Нет", "Не доставлено", "Не сделано"... И не в решении дело, и не в годе, который прошел после решения. Потому что если бы хотели превратить Соловки в музей-заповедник, в гордость не только Архангельска, но и всей нашей страны, давно бы сделали это, не дожидаясь выступлений в центральной печати. Ведь двадцать лет прошло после войны! И не только ничего не восстановлено на Соловках, а еще больше разрушено - одни стены устояли, крепкие стены, взрывчаткой бы их рвать, а голыми руками разве возьмешь?

На Анзерский остров Таранов не хотел нас пускать.

- Там заповедник.

- Вот и прекрасно! - сказали мы.- Поедем, поглядим, поговорим с научными работниками - интересно!

Таранов смутился несколько. Оказалось, никакого народа там нет, и заповедника нет, и ничего вообще нет, просто остров - и всё...

- Пропуск я вам выдам,- сказал наконец Таранов.- Только в тетрадь вас запишу.

Записал. Потом попросил, чтобы я перечислил ему все мои книги. И книги записал.

А на следующий день поехали мы в Реболду - оттуда ходили на Анзер карбасы.

Через пролив карбас идет примерно минут сорок. Потом пустынный берег, сарай, карбас поворачивает назад, и мы остаемся одни. На сарае следы туристского остроумия: "Hotel Белая Лошадь". От сарая - еле заметная дорога во мху, наверх, в лес.

Мы одни на Анзере! Не то чтобы тут вообще никого не бывало колхозники приезжают с Летнего берега на сенокос, московские студенты проходят здесь практику, забираются и туристы, конечно, без всяких пропусков... Но теперь, в этот час, мы тут одни, и не поймешь, радостно или грустно от этого на душе.

Два километра шли мы лесом, болотами, и хоть говорили нам, что на острове полно оленей, зайцев, всякой дичи, никто нам так и не попался, и назад шли, тоже ничего не видели и не слышали. Всё на том острове молчало.

Дорога всё вверх и вверх. Впереди расступятся немного деревья, ждешь с волнением - вот-вот увидишь нечто, какой-то таинственный скит. Heт, опять смыкаются кроны над головой, опять глухие озера по сторонам, опять шагаешь по болоту, потом снова дорога, по бокам мес-тами грядки валунов - хорошая была когда-то дорога. И сердце уже как-то щемит, прибавляем шагу,- что же это, одиночество ли нас гнетет? - так хочется скорее дойти до жилья.

Но вот опять расступаются деревья, на этот раз по-настоящему, большой луг открылся, пологий длинный скат вниз, слева показался морской залив, темное озеро направо, и на перешейке - белейшее здание двухэтажных келий с двумя колокольнями церквей! Потом глаз жадно нашел еще несколько деревянных домов по сторонам, и все это лежало на дне долины, в голубизне светло-пасмурного денечка, на берегу глухого залива в высоких берегах, поросших острыми зубчиками елок. Скит звучал - отдаленно и матово - своей розоватой белизной, сизостью деревянных домов, красной железной крышей на всем темно-зеленом.

Постояв, стали мы спускаться к этому чуду, стали подходить все ближе, ближе и наконец пришли - и стало нам жутко.

Бурьян, иван-чай, какие-то зонтичные травы - всё это было нам по плечи, дома стояли без стекол, с черными глазницами, кельи вблизи сочились красной кирпичной кровью (вот откуда эта розоватость-то издали!), церкви разбиты, исковерканы, на одной колокольне вместо купола сторожевая вышка с перильцами, окна на втором этаже келий в толстых решетках. Полы внутри келий были проломлены, лестницы на второй этаж обрушены, в церковь мы так и не вошли - побоялись.

Всё было - как после войны, как после нашествия марсиан,- мертво, пусто, ни души кругом, одни мерзостные следы запустения и какого-то извращенного разрушительства. Как и на Соловках, тут везде надписи, отбита штукатурка, ободраны обои, разломаны подоконники (это в деревянных домах, которых вокруг каменных келий и церквей несколько). Всюду следы неряшливого краткого пребывания людей.