Литературные воспоминания - [5]

В дальнейшем Анненков уже не печатал подобных программных высказываний. В годы демократического подъема он пытался писать статьи в духе ранее отвергаемой им «социяльной» критики «Литературный тип слабого человека…», по поводу «Аси» Тургенева, 1858, «Деловой роман в нашей литературе», по поводу «Тысячи душ» А. Писемского, 1859, и другие). Но лавирование, эклектизм, а главное, безжизненность трусливой либеральной мысли, узость взгляда делали малоинтересными и эти критические опыты Анненкова.

С поражением царизма в Крымской войне и смертью Николая I активизируется либеральное движение, являвшееся симптомом нараставшего демократического подъема. В дошедшей до нас переписке с Тургеневым, беседах с Герценом и Огаревым, следы которых остались в их письмах, наконец в своих критических статьях этих лет Анненков славословит даже и явно половинчатые шаги самодержавия, направленные к «обновлению» русской жизни, к освобождению крестьян. Он в восторге от планов и работы редакционных комиссий, в которых заседают его светские и либеральные друзья — «петербургские прогрессисты». Ему кажется, что близится к исполнению дело, о котором всю жизнь мечтал Белинский.

В статье «Литературный тип слабого человека…» Анненков прямо берет под защиту либерально настроенную дворянскую интеллигенцию, страдавшую робостью и непоследовательностью в общественном деле. По мнению Анненкова, это не «отжившее», как думали революционные демократы, а «единственно рабочее» поколение, оно — «основа для всего дельного, полезного и благородного». По его убеждению, Россия, вступившая на путь мирного прогресса и прозаического дела, не нуждается в «героическом элементе», в появлении «чрезвычайных, огромных личностей, так высоко ценимых Западной Европой». В России уместен лишь «домашний героизм», то есть будничный и упорный труд сообща «образованных и благонамеренных людей» на почве легального прогресса.

Как видим, дискуссия о «лишних» и «слабых» людях, развернувшаяся в русской литературе в период демократического подъема, носила политически актуальный характер. Речь шла не об исторической справедливости в отношении к типу «лишнего человека»; спор шел о том, кому быть идейным вождем, кому и куда направлять ход исторических событий — либералам или демократам, к жалким реформам по указке царизма или к решительной революционной развязке.

В эти годы Анненков возобновляет приятельские отношения с Герценом, приветствует его лондонские издания; ему особенно импонирует обличительство в «Колоколе». В то же время он восхищается статьями прямого идейного врага Герцена — Б. Чичерина, вместе с Боткиным и Дружининым питает глухое недоброжелательство к Чернышевскому и Добролюбову, ко всей линии «Современника», печатается в «Русском вестнике» Каткова, вызывая этим неоднократные нарекания со стороны Герцена.

Чем дальше развиваются события, тем Анненкова все больше и больше тревожит нарастание демократического подъема — и брожение среди крестьян и ожидании «поли», и твердая, последовательная линия Чернышевского и Добролюбова, идущих во главе молодого поколения

Известно, что Анненков был одним из тех, кто, используя старые приятельские связи и играя на либеральных иллюзиях Герцена, спровоцировал его выступления в «Колоколе» в защиту «лишних людей» от нападок «желчевиков» из «Современника».

В 1856–1861 годах Герцену и Огареву казалось, что в лице Анненкова они имеют верного, испытанного друга, близко стоящего к ним по убеждениям. В действительности Анненков был так же далек от них, как В. Боткин или К. Кавелин. Когда в «Колоколе» от 1 февраля 1861 года появилась статья Герцена «Провинциальные университеты», в которой свежие силы молодой демократической России противопоставлялись монархическому либерализму, Анненков писал Тургеневу 11 февраля 1861 года: «Недавно я прочел в заметке одного моего приятеля — и нашего, — что настоящие люди у нас в Харькове, Казани и в других отдалённых местах. Счастливец! Он один их и видит; для нас это тайна.

Имея в виду один из проектов освобождения крестьянства, всевозможные проволочки с подготовкой реформы в правительственных сферах, Огарев писал Анненкову 20 ноября 1860 года: „А может, оно и лучше, может, развязка из движения общественного невольно выйдет… Тебе все будет не вериться… Но сила обстоятельств сильнее твоего неверия“.

На самом же деле Анненков не „не верил“, как думалось Огареву а был принципиальным противником той „развязки“ с крепостными порядками, на которую возлагали надежды революционные демократы. Поборник „свободы“, „европеизма“ и „гуманности“, он искренне ратовал за отмену крепостного права, а вместе с тем так же искренне являлся убежденным сторонником помещичьей собственности на землю и „порядка“ на основе просвещенного абсолютизма, гарантирующего „образованному меньшинству“ из имущих классов преимущественное положение в государстве. По-видимому, в беседах с Герценом и Огаревым даже и в 1860 году Анненков держался куда „левее“, чем был на самом деле, и в этом они очень скоро убедились.

В письме к Тургеневу, озаглавленном „На другой день“ (то есть от 6 марта 1861 года, так как царский манифест, подписанный 19 февраля, был объявлен в столицах лишь 5 марта), ликующий Анненков недоумевал, почему народ так безразлично отнесся к „освобождению“, <будто… не получал никакого сюрприза, а только должное, ему следующее и за держанное слишком долго неисправным плательщиком».