Литературные теории XIX века и марксизм - [8]
Во всех этих рассуждениях Фейербаха сильные и слабые стороны его материализма неразрывно переплетены друг с другом. Фейербах пытается здесь понять религиозное мировоззрение как искаженную картину действительности, понять религию и мистику исторически. Но именно там, где он стремится возвыситься над неисторическим характером своего материализма, где он пытается преодолеть вульгарное понятие прогресса и как будто начинает догадываться о неравномерности развития культуры, — именно в этом пункте он оказывается слабее всего. Так как Фейербах не способен разобраться в общественной подоплеке идеологии, то его взгляд остается идеалистическим. Он не может отмежеваться от критикуемых им тенденций настолько, чтобы содержащиеся в них элементы мистики не проникли и в его собственный образ мысли. Отсюда определение природы материального, как "иррационального" (в цитате из "Сущности христианства"). Все это повторяется в повышенной степени у Готфрида Келлера. Обоснование атеизма остается неполным до тех пор, пока материалистическое объяснение происхождения религии не конкретизируется вплоть до ее общественных корней. Но для того, чтобы понять социальный источник религиозных представлений, нужно постигнуть существенный характер капитализма как преходящей фазы в развитии общества (ср. "Капитал", объяснение религии в отделе о фетишизме). Понять это — значит уже порвать (хотя бы идеологически) с буржуазией. Не удивительно, что даже такие передовые буржуазные идеологи, как Фейербах (и тем более Келлер), остановились у этой черты. И понятно без пространных комментариев, почему как раз в этот период неполнота "старого материализма" должна была привести к религиозно окрашенному атеизму.
Старые материалисты жили в такой период классовой борьбы, когда буржуазия еще действительно руководила всеобщей революцией (в том числе и революционным движением плебейских, пролетарских, полупролетарских, мелкобуржуазных слоев), против самодержавия и феодализма. Заглядывать по временам за пределы буржуазного общества еще не могло быть тогда столь опасным делом, как это стало позднее, когда пролетариат сделался из класса "в себе" классом "для себя". А во-вторых, коренные противоречия капиталистического строя еще далеко не успели проявиться в эпоху старых материалистов с такой силой и ясностью, как во времена Фейербаха. Старый материалист вполне мог быть меркантилистом, физиократом или сторонником Адама Смита, отнюдь не впадая при этом в опасность апологетического гармонизма.
В совсем ином положении был Фейербах и уж тем более его преемники. Так как они проходили мимо экономических вопросов и ставили проблемы только в гносеологическом, религиозно-философском и т. д. разрезе" то их отношение к экономической структуре, к экономическим категориям капитализма поневоле должно было остаться некритичным. Эта абстрактность в постановке теоретических вопросов всегда уводит философские рассуждения Фейербаха в сторону от практики и часто даже весьма подозрительно сближает его с учением о "гармонии", о потустороннем разрешении всех противоречий и конфликтов. Так, например, он пишет: "То, что является моей сущностью, и есть мое бытие… Только в человеческой жизни иногда бытие обособляется от сущности, да и то лишь в исключительно ненормальных, неблагоприятных случаях; бывает иногда, что не имеют сущности там, где имеют бытие… Все существа, однако, — не говоря, конечно, о случаях противоестественного характера, — охотно остаются там, где они суть, и охотно бывают тем, чем они являются…"[15]
По поводу этого места Фридрих Энгельс писал в одном недавно опубликованном отрывке: "Превосходная апология существующего. За исключением противоестественных случаев, немногих ненормальных случаев, ты охотно становишься на седьмом году жизни сторожем в угольной шахте, проводя один по четырнадцати часов в темноте, и раз таково твое бытие, то такова же и твоя сущность… Такова твоя "сущность", что ты должен быть подведен под какую-либо отрасль труда"[16].
Эта "гармоническая" теория познания проявляется ярче всего у тех последователей Фейербаха, которые пытались примкнуть к зарождавшемуся рабочему движению, к "истинным социалистам". Непосредственное единство бытия и сущности представляется у них как непосредственное единство наслаждения и труда, производства и потребления, благодаря чему они в экономическом отношении становятся выразителями самой плоской вульгарной экономии, которая эклектически смешивается в их писаниях с морализирующим утопическим социализмом[17].
Так уже у самого Фейербаха ясно обнаруживается, что он не возвышается над точкой зрения буржуазного общества. И поэтому проблемы, для разрешения которых требуется конкретное материалистическое постижение их общественных основ, никак не могут быть разрешены полностью с его точки зрения.
К этим проблемам относится и вопрос о корнях религии, ибо в современных капиталистических странах — это корни главным образом социальные. Необеспеченность существования, кажущаяся полная беспомощность перед слепыми силами капитализма, — то, в чем Ленин справедливо усматривал социальные корни религии, дает себя чувствовать все сильнее. Теоретическое понимание действия этих слепых сил возможно только с точки зрения пролетариата. И поэтому в мировоззрении буржуазных мыслителей и поэтов, которые не могут решительно порвать со своим классом и примкнуть к пролетариату, не желая при этом делать сознательных уступок реакции, неизбежно появляется какой-то темный и загадочный уголок. Правда, все исторически унаследованные формы религии они отрицают, но так как материальная общественная подоплека религии осталась неразгаданной, то проистекающая отсюда мифотворческая сила религиозности продолжает действовать в них попрежнему. Правильное- и до известной черты правильно обоснованное — атеистическое содержание облекается (сознательно или бессознательно, последовательно или непоследовательно) в религиозную форму. Подвергая критике "религиозность" Фейербаха, Энгельс указывает на сторонников Луи Блана, которые "Совершенно так в 40-х годах парижским реформистам направления Луи Блана человек без религии представлялся каким-то чудовищем. Dons, 1'atiheisme c'est votre religion (стало быть, ваша религия — атеизм), — говорили они"
Антонио Грамши – видный итальянский политический деятель, писатель и мыслитель. Считается одним из основоположников неомарксизма, в то же время его называют своим предшественником «новые правые» в Европе. Одно из главных положений теории Грамши – учение о гегемонии, т. е. господстве определенного класса в государстве с помощью не столько принуждения, сколько идеологической обработки населения через СМИ, образовательные и культурные учреждения, церковь и т. д. Дьёрдь Лукач – венгерский философ и писатель, наряду с Грамши одна из ключевых фигур западного марксизма.
"Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены" #1(69), 2004 г., сс.91–97Перевод с немецкого: И.Болдырев, 2003 Перевод выполнен по изданию:G. Lukacs. Von der Verantwortung der Intellektuellen //Schiksalswende. Beitrage zu einer neuen deutschen Ideologie. Aufbau Verlag, Berlin, 1956. (ss. 238–245).
Перевод с немецкой рукописи Н. Волькенау.Литературный критик., 1936, № 8.
Перевод с немецкого и примечания И А. Болдырева. Перевод выполнен в 2004 г. по изданию: Lukas G. Der Existentialismus // Existentialismus oder Maixismus? Aufbau Verbag. Berlin, 1951. S. 33–57.
"Я позволил себе собрать эти статьи воедино только потому, что их основная тенденция не лишена актуальности. Во-первых, у нас еще распространены - хотя и в более скрытой форме - вульгарно-социологические теории, стирающие разницу между величием подлинной классики и натуралистическим эпигонством. Во-вторых, современный фашизм делает все для того, чтобы исказить и фальсифицировать историю литературы. Его лакеи забрасывают грязью великих реалистов прошлого или стремятся превратить их в предшественников фашизма.
Мастер короткого рассказа Денис Драгунский издал уже более десяти книг: «Нет такого слова», «Ночник», «Архитектор и монах», «Третий роман писателя Абрикосова», «Господин с кошкой», «Взрослые люди», «Окна во двор» и др.Новая книга Дениса Драгунского «Отнимать и подглядывать» – это размышления о тексте и контексте, о том, «из какого сора» растет словесность, что литература – это не только романы и повести, стихи и поэмы, но вражда и дружба, цензура и критика, встречи и разрывы, доносы и тюрьмы.Здесь рассказывается о том, что порой знать не хочется.
Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.