Литературное наследие - [8]

Воевода шамана потребовал в стан,

Сел, индейским раздувшимся кочетом,

И, на бубне играв, тот проклятый шаман,

Покрутившись, победу пророчит им.

Рад-доволен Пашков, и стрельцам приказал

Он к победе сбираться да строиться,

Но из хлевины всё протопоп услыхал

И, в обиде за русскую Троицу,

Пред людьми он предстал, он крестом потрясал

И кричал, что ничто не устроится:

«Да не сможете вы возвратитеся вспять:

Только смерть — ни победы, ни славы вам!

Да не сбудется днесь, обреченная рать,

Предсказание, данное дьяволом!»

Напугал протопоп зашумевших стрельцов,

И нейдется на дело им трудное…

Как тогда не убил протопопа Пашков,

Уж доподлинно чудо-пречудное!

5

И сбываются все протопопа слова:

Еремей лишь сам-друг возвращается.

Воевода Пашков разъяреннее льва,

Палачами ж огонь разжигается.

От огня же того у него не живут,

Для гортани не олово ль топится?

Вот уже палачи за строптивцем бегут,

И бледней полотна протопопица…

…Вера прадедов сих, что утрачена днесь,

Та, которой так жадно завидую,

Что на небе всему воздаяние есть,

Что награда идет за обидою.

Что уж всё рассудил благодатный Исус,

Кормчий праведных, парус кораблика…

И уже на губах Аввакумовых вкус

Бесподобного райского яблока.

И готов протопоп: не само ли ему

В рот-де Царство Небесное валится?

Женихом он пойдет к палачу своему,

Под топленый свинец ли, под палицу ль!

Ибо знает: за краткий страдания срок,

За кровавую смерти испарину,

За откушенный перст, за прорубленный бок —

Будут райские кущи подарены.

Жаль жену и детей, но за подвиг его

И семейство у Господа в почести,

И он ждет палачей, не боясь ничего,

В исступлении древле-пророческом.

В сердце Марковны нет этой воли литой —

Вся в слезах, опустилися рученьки:

Пусть не примет супруг высшей славы святой,

Лишь бы только не вышел он в мученики!

Женской любящею, истомленной душой

Рвется, ищет спасения милому,

Просит только о том, чтобы Бог подошел

И несчастье из жизни их выломал.

И услышал Господь: воротил Еремей

Палачей, заступиться торопится.

Сколько яростных дней, сколько страшных ночей

Ты осилила, протопопица!

6

В сумасшедшей Москве перемены опять,

Мчит гонец, подгоняемый вьюгою.

Из далеких Даур возвращается вспять

Аввакум с ясноглазой супругою.

И над долей его свет забрезжил иной —

Разгорается слава, что зарево:

Здесь встречают его умиленной слезой,

Там обласкивают и одаривают.

Отдохнуть бы теперь от битья да от троп,

На которых под лямкою падали,

Но замолк, но затих, заскучал протопоп,

И суровые брови запрядали.

И от Марковны та не укрылась тоска,

И, когда он молчал да раздумывал,

Подошедшей ея опустилась рука

На большое плечо Аввакумово.

И с опрятством к нему приступила жена,

Как ладейка к утесу причалила…

Наклоняясь к челу, вопросила она:

«Господине, почто опечалился?»

Тяжким взглядом своим отстраняя, гоня,

Горько вымолвил другу он нежному:

«Что, жена, сотворю? Вы связали меня…

Не стоять мне за веру по-прежнему!»

Отшатнулась жена: не одним ли путем

Через дебри Пашковские хожено?

Отставала ль она, не была ли при нем

Ежечасно, как другу положено?

«Боже милостливый! — ужаснулась она. —

Что такое ты вымолишь, выискал?..»

И молчал протопоп. И была тишина

В их избе, где ребенок попискивал.

И сказала жена, и супругу свою

Протопоп не узнал на мгновение:

«Аз ти вместе с детьми ныне волю даю

И на подвиг благословение!»

И шагнула вперед, и уже не дрожит

Ее голос струною натянутый:

«Если ж Бог разлучит, так о нас не тужи,

Лишь в молитвах своих не запамятуй!»

И умолкла она. И в волненьи таком,

Что душа и пылала, и таяла,

Протопоп Аввакум бил супруге челом,

И супруга, подняв, обняла его.

7

И была эта ночь как руля поворот

Для их лодочки легкой двухвесельной:

С успокоенных вод в новый водоворот

Он стремительно вновь перебросил их.

Над тюрьмой земляной крыши белый сугроб,

На оконце ржавеют железины:

Закопали тебя, Аввакум-протопоп,

В Пустозерске, а Марковну — в Мезени.

Худ и наг протопоп, и его борода

Серебром заструилась до пояса,

Но могучей спины не сгибают года,

И не может душа успокоиться.

Он склонен над столом, и пера острие

Слово к слову находит точеное.

У руки же его, там, где тень от нее,

Мышка бегает прирученная.

«Божья тварь!» — и тепло заструили глаза

На комочек на этот на бархатный…

Полюбила тебя не за этот ли за

Светлый взгляд горемычная Марковна?

За уменье понять, улыбнуться светло,

Пожалеть неуемного ворога,

И за это любви золотое тепло

Заплатила подружие дорого.

Оторвали тебя, да и сам отошел, —

Отстранило служение раннее, —

И хоть пишешь письмо, и письмо хорошо,

Но выходит оно как послание.

И Петровича нет меж священных цитат:

Что ни слово — опять поучение,

Ибо ведаешь ты, что становишься свят,

Что письмо — как Апостола чтение!..

Облегчения нет от такого письма,

Сердце чахнет и в горечи варится.

Одиночество жжет. Опускает тюрьма

Навсегда свою кровлю над старицей.

------ —

В Пустозерске ж глухом дымовые столбы

Поднялися в весеннем безветрии…

Не ушел протопоп от высокой судьбы,

Вознесен на пылающий жертвенник!

Зашипело смолье, и в рассветную рань,

Сквозь огонь, в дымовые отверстия —

То лицо, то брада, то воздетая длань,

Исповедующая двухперстие.

Харбин, 1938–1939

Примечания

Печатается по тексту отдельного издания (Харбин, 1939). В книге воспоминаний «Два полустанка (Амстердам, 1987) Валерий Перелешин пишет: «…Ко мне зашел Борис Юльский. Наскоро поздоровавшись, возгласил: — А вы знаете последнюю новость? О, вы не знаете последней новости! Арсений Несмелов перешел в старый обряд. Он уже переехал в их общину, отпустил бороду, крестится двумя перстами и роется в библиотеке… Дело разъяснилось, когда вышла поэма Несмелова «Протопопица» об Анастасии Марковне, жене протопопа Аввакума. Арсению было надо не только прочесть житие многострадального протопопа, но и пропитаться атмосферой раннего раскола, пафосом двуперстия, духом всей той эпохи» (с.57).