Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее - [33]

), роман Юрга Федершпиля «Баллада о тифозной Мэри» (1982) — который, правда, не достиг уровня ошеломляющего своей лапидарностью «Золота» Блеза Сандрара, но, тем не менее, стал одной из наиболее успешных в США швейцарских книг. Вершиной этого жанра на сегодняшний день можно считать роман Лукаса Берфуса «Сто дней» (2008), совершенно неожиданно написанный самым успешным из молодых швейцарских драматургов: произведение, которое в своей актуальности (как роман о сегодняшнем дне, как критический анализ помощи, оказываемой Швейцарией развивающимся странам, как нео-экзистенциалистское исследование утраченного субъекта и как жуткая панорама геноцида в Руанде в 1994 году) все еще остается в литературном ландшафте эрратическим валуном — прославленным, спорным, до сегодняшнего дня по-настоящему не освоенным.

Новые граждане Швейцарии тоже рассказывают

Они выезжают из страны, они въезжают в страну… Дети иммигрантов пишут с особым удовольствием и с особой занозой в душе. Если коренные швейцарцы, вспоминая свое детство, мысленно видят зеленые горные склоны Тоггенбурга (Петер Вебер), или курортный ландшафт Церматта (Кристоф Гайзер), или расположенный в котловине старинный город Швиц (Гертруд Лейтенеггер), или мир табачных фабрикантов в Штумпенланде, кантон Аргау (Герман Бургер), или озерный ландшафт Фрайамта (Эрика Буркарт и Сильвио Блаттер), или еще докапиталистический городок Цуг (Томас Хюрлиман), или виллы и сады в окрестностях Базеля (Урс Видмер), или горный крестьянский хутор в кантоне Граубюнден (Рето Хенни), или округ Зарганзерланд (Хелен Майер), или деревню на берегу Фирвальдштетского озера (Маргрит Шрибер), то у «новых швейцарцев» воспоминания совсем другие. Эти люди ведут свое происхождение из Южной Италии, с Балкан, из Румынии, Венгрии, из бывшей немецкой Моравии, из Северной Германии или Греции. Отношения с прежней родиной у всех складываются по-разному. Кого-то связывают с ней воспоминания, кого-то — рассказы родителей, кого-то — периодические поездки туда и переписка с оставшимися там бабушками, дедушками, родственниками. Все это часто побуждает человека начать писать и попытаться воссоздать, уже живя в Швейцарии, другой мир с более яркими красками, более сильными запахами, более полнозвучными шумами — ведь утраченное, когда его вспоминаешь, всегда впечатляет больше, чем то, что окружает тебя в данный момент. Эти иммигранты или дети иммигрантов располагают запасом потенциального литературного материала, которому могли бы позавидовать многие коренные швейцарцы. Потому что при всем уважении к разнообразию нашей страны нельзя не сказать, что литературные сюжеты здесь на дороге не валяются. Уход во внутреннюю жизнь некоего чувствительного субъекта, который во время одиноких прогулок описывает свои чувства, в форме бесконечного монолога, — такова слишком часто встречающаяся в нашей литературе повествовательная ситуация. Объясняется это тем, что в сегодняшней Швейцарии трудно найти новые, ошеломляющие, насыщенные смыслом и действием сюжеты: исходный материал, который — на радость всем — сам собой разветвлялся бы под пишущей рукой. Похоже, только Мартин Зутер находит такие сюжеты без труда. Конечно, какой-нибудь великий писатель мог бы и привратника из цюрихского района Швамединген превратить в первоклассного литературного персонажа, однако если у тебя есть бабушка в Турции, которая знает замечательные истории, вытаскивает из печи противень с очень сладким разноцветным печеньем или готовит рагу с безымянными приправами из потрохов, пользующимися у нас дурной славой, то ты — как рассказчик — обладаешь определенным начальным преимуществом. Литературные произведения писателей-иммигрантов вот уже несколько десятилетий являются неотъемлемой частью швейцарской литературы. Чуть ли не каждая их книга приветствуется с таким воодушевлением, будто она первая в своем роде, и на основании разнообразия этих книг делается вывод, что время традиционной литературы заканчивается и уже началась совсем новая эпоха с совершенно новыми темами и новой проблематикой. Это не всегда идет на пользу молодым дарованиям. От следующей работы того же автора ждут столь многого, что часто она приносит разочарование. Ведь даже самую живописную албанскую бабушку и самого чудаковатого деда из Халкидики невозможно «эксплуатировать» на протяжении всей писательской жизни. Некоторые авторы, отнюдь не обделенные талантом, из-за этого в какой-то момент перестают писать. Другим удается развить в себе удивительное искусство: они либо открывают в руднике своих воспоминаний все новые штольни (как это делает, например, Эрика Педретти), либо от автобиографической экзотики переходят к швейцарским темам. Способность смотреть на происходящее не изнутри, а извне (для иммигрантов, в определенном смысле, естественная) помогает им обрести необычный ракурс зрения. Так, Тим Крон, который в романах «Смышленые дети» (Quatemberkinder) и «Сад Френели» (Vrenelis Gärtli) на удивление удачно воспроизводит мир альпийских преданий и звуковое богатство гларусского диалекта[68], вряд ли сумел бы всего этого добиться, если бы не обладал восприимчивостью приезжего, не приобрел бы соответствующий опыт, не начал бы, еще будучи немецким ребенком, воспринимать узкую альпийскую долину как свою новую родину. Защищенный немецким происхождением, он мог ассимилировать впечатляющие элементы старой швейцарской грезы, не навлекая на себя подозрение в приверженности патриотическому китчу.