и храмы в душе воздвигавшей.
Алангуа, из сияния лунных лучей
сотворявшая всадников грозных.
Алою пылью клубились просторы,
и лотос в уставшей пыли распускался.
Айсберги гор вырастали из бездны песчинок,
спрессованных жизнью и смертью.
Азия – твой караван так велик,
что отыщется след мой едва ли.
Зимняя прелюдия
Януарий, сверкая алмазами царской короны,
Ярлыки раздаёт на правленье сибирским буранам.
Янычары зимы – в серебристых доспехах морозы,
Ятаган полумесяца в небе сияет хрустальном.
Ягель сизых дымков над землёй расстилают рассветы.
Ягуаровым мехом огней отливают закаты.
Як угрюмо пасётся на северном склоне планеты,
Яко мамонт оживший, такой же большой и мохнатый.
Ясноглазая нимфа приходит в мои сновиденья,
Ясень сагой листвы навевает раздумья и нежность.
Янтарём золотятся плывущие в полночь мгновенья.
Ян и инь осеняют парисовым яблоком вечность.
Я лелею для нимфы поэму, рождённую снегом.
Янус будит в струне моей звук кипарисовой лиры.
Ясаком поднебесных снегов обложивший полмира,
Януарий трясёт за окном горностаевым мехом.
Осенняя элегия
Облетает листва, обнимая луга и поляны.
Облачками клубятся дымки над покоем вечерним.
Осень весть подаёт, и восходят на небо Плеяды,
Осеняя просторы земные сияньем извечным.
Отзываясь на вещие звёздные знаки природы,
Остроглазый сказитель своё начинал песнопенье.
Огнь божественных слов золотил лиственничные кроны,
Отзвук песни богов очаровывал птиц и оленей.
Отсвет далей небесных тревожит мои сновиденья.
Ореады грустят на вершинах Саяно-Алтая.
Оглянусь – песнь последних аэдов уносят мгновенья.
Остаются лишь сны, обращённые к слову заклятья.
Оттого, может быть, я под яростный гул автострады,
Отрешаясь от будней, шепчу стародавнюю сагу.
Осеняя пространство и время, мерцают Плеяды.
Осень знак подаёт, и ложатся стихи на бумагу.
* * *
А в Азии не принято писать сонеты.
Анафора конечной рифме не чета.
Но амфоры любви достойны все поэты.
Азалия берёт от радуги цвета.
А я пою простор и высь небесной сини,
И фимиамом курится степной мираж.
Ая цветёт – полынь моей полупустыни,
И феи храмом высится кедровый кряж.
Молитвенная ода небесами дышит.
Могильная трава сама себя колышет,
Сокрытый вздох столетий чуя под собой.
И знак анафоры отсвечивает бронзой.
И знает лишь рапсод, как просто и непросто –
Скрипичный звук придать струне волосяной.
* * *
Седым деревьям в тишине ночной не спится,
И втайне крона наклоняется к земле.
Как дым слегка сиреневый, листва клубится
И тает облаками в серебристой мгле.
Пока наполнен небосвод сияньем млечным
И плещется светло Байкал у самых ног,
Пора и мне в тиши задуматься о вечном
И песнь сложить из праха пройденных дорог.
Что боги ведают восхода и заката?
Чтоб жажду по просторам утолить, когда-то
Мне дальний путь наворожили журавли.
И по следам кочевников – владык полмира
Я постигал изменчивость времён, и лира
Мерцающие возвращала миражи.
Дзинь
Дзинь – пролетела стрела.
Джейран по пустыне несётся,
и пыль превращается в смерчи.
Желанья людей разрывают на части планету,
как, например,
Джагатайский распался улус,
вопреки завещанию Чингисхана.
Жаль, но эфемерность явлений присуща
земной круговерти.
Джинн выпущен давно из бутылки,
Джиу-джитсу обороняет улитку,
ползущую к своей Джомолунгме.
Джем не успел на губах растаять у Дженни,
как из пухленького беби
Дженни превратилась в седовласую худосочную леди.
Дзинь – и умолкла струна.
Жизнь тем не менее продолжается.
Жимолость расцветает,
и лесные жар-птицы ей поют дифирамбы.
Джига звучит, и жаворонок в небе отбивает чечётку.
Джипы проносятся по крутым виражам
от Джиды до Джакарты.
Джигиты умыкают принцесс, затянутых в джинсы.
Джунгли мечтают прижаться лианами
к Рио-де-Жанейро.
Джокер всегда появляется в эпоху,
когда жареным пахнет.
Джонку событий несёт по волнам так,
что не снилось Жюль Верну.
Дзинь – отзвенело мгновенье.
Дзинь – пролетело тысячелетье.
Дзинь – каждый, кто это слышит, и есть
Дзен-буддист поневоле.
* * *
Опять взлетает в синеву
И машет жаворонок
Крылышками,
Как будто протирает заново
Окно моё,
Затерянное
В небесах.
Игреневый конь пролетел над планетой
Игреневый
конь пролетел над планетой и скрылся в тумане.
Сиреневой
веткой махнула вослед одна юная дева.
Шагреневой
кожей сжимает асфальт мирозданье,
И времени нет
оглянуться на дали родного напева.
Закатом
осенним плывут облака, унося синеву.
И вслед мне
глядит из степей евразийских моя амазонка.
И взглядом
меня провожает до самой черты горизонта
И свет
её солнечных глаз предо мной расстилает траву.
Миллениум
прожит, опять, опадая, кружится листва.
Мерещится
света конец или новой эпохи начало.
И медиум
слушает в трансе рокочущий бубен Байкала,
И мельница
времени крутит упорно свои жернова.
Куда же
несёт меня ветром попутным и встречным планида?
Крутая
волна океана сансары качает мой век.
Куланы
столетий летят, и легендами юрта увита.
К усталым
деревьям приникнув, оседлый грустит человек.
Колышутся
в травах железного века тяжёлые тени,
Туманы
дымов заслоняют пути поднебесные птиц.
Ковыльной
душе не хватает дыхания скифских оленей.
Тюльпаны
горят на полях недочитанных ветром страниц.
