Литературная Газета, 6588 (№ 08-09/2017) - [16]

И хотя «Юность» в те годы считалась едва ли не «заповедником либерализма», Огневу жилось в редакции нелегко. Дело в том, что у него была острая реакция на живую талантливую литературу. Когда в редакцию попадали такие произведения, Огнев сражался за их публикацию, забывая о субординации, политесе, принадлежности автора к тому или иному литературному лагерю.

Литературовед и критик из Краснодара Олег Мороз, рассуждая об отношениях русских и евреев, назвал их «народами, обретшими родство в советском человеке». Редакция «Юности» как раз и была таким обобщённым советским человеком. Почти по Достоевскому этот человек был «широк» и отличался «лица необщим выраженьем». В «Юности» времён Бориса Полевого работало много ярких, талантливых людей: Виктор Славкин, Юрий Зерчанинов, Андрей Дементьев, Алексей Пьянов, Эмилия Проскурнина, Алексей Фролов, Натан Злотников, Марк Григорьев… Каждый из них творил собственную проекцию «советского человека», искал свою модель сосуществования с действительностью. Модель Владимира Огнева была в этом ряду наиболее органичной, честной и достойной.

Он не только помогал «пробивать» на страницы журнала талантливых авторов, но и с готовностью брался за новые дела, если чувствовал в них перспективу, пользу для того самого «общего дела», которое «шестидесятники» видели в возможности построения в СССР социализма «с человеческим лицом». Именно Огнев возглавил придуманную заведующим отделом публицистики журнала Алексеем Фроловым литературную студию «Зелёная лампа», через которую прошли десятки молодых талантливых литераторов. Их учили уму-разу­му то­гдашние «лидеры общественного мнения»: Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Василий Аксёнов, Анатолий Эфрос, ведущие критики, литературоведы, поэты, учёные. На семинарах «Зелёной лампы» дискуссии и обсуждения велись, что называется, на грани, а часто и за гранью допустимого по тогдашним понятиям. И то, что свободное слово, свободная мысль становились достоянием молодых ищущих умов, во многом заслуга Влади­мира Огнева.

Он не был диссидентом, играл, как говорится, по правилам. Но при этом имел мужество восставать против этих правил, когда они уходили за грань идиотизма. Помню общее собрание сотрудников «Юности» по поводу какого-то очередного постановления ЦК КПСС. В «сухом остатке» после долгого обсуждения нарисовалась идея устроить социалистическое соревнование между отделами журнала. Присутствующие обречённо смирились с этой очевидной глупостью, и только Огнев решительно и доказательно выступил против, немало расстроив главного редактора Бориса Полевого. Кто-то пытался приводить доводы «за», но Огнев с блистательной логикой каждый раз разбивал эти доводы, так что идиотизм ситуации становился всем очевидным и даже отчасти смешным.

Когда тем не менее вопрос поставили на голосование, все проголосовали «за». «Против» – только Огнев и я. Только меня (тогда мне было двадцать три года) убедили доводы Владимира Фёдоровича Огнева об абсурдности социалистического соревнования между отделами литературного журнала.

Огнев покинул редакцию через несколько месяцев после этого собрания.

Я тоже не задержался надолго в популярном издании.

Большая часть земного срока Владимира Фёдоровича Огнева пришлась на жизнь в СССР. Я не знаю, как он жил последние десятилетия, но, мне кажется, что своё «социалистическое соревнование» с советской властью он выиграл.

Да и в основном «социалистическом соревновании» он оказался на высоте. Девяносто три года в наше время – библейский возраст.

Вершины сезона

Вершины сезона

Колумнисты ЛГ / Семь нот

Данилин Юрий

Теги: искусство , музыка

Филармонический сезон преодолел середину.

Самым интересным пианистом первой половины, на мой взгляд, был Люка Дебарг. Играл много. И всегда был в чём-то незнакомцем. Привлекательное качество. В московском Доме композиторов выступил накануне собственного дня рождения и юбилейной даты своего педагога Рене Шерешевской. Азартно и остроумно. Но до того в Большом зале консерватории дал блестящий сонатный вечер. Исполнялись Соната № 14 ля минор, соч. 143 и Соната № 13 ля мажор соч. 120 Шуберта и вторая соната (ля мажор) Шимановского. Невероятная открытость исполнения – вместе с ним играет весь зал, его увлечённость заразительна, шубертовские настроения навсегда поселяются в памяти слушателей. В Доме музыки вместе со скрипачом Давидом Кастро-Бальби и виолончелистом Александром Кастро-Бальби (Франция) очень удачно исполнили Трио № 2 ми минор соч. 67 Шостаковича «Памяти И.И. Соллертинского». Он внимателен и деликатен в ансамбле, партнёрам доверяет, радуется успешным моментам, но лидерства и в оценках не упускает. Представил собственное сочинение: трио для фортепиано, скрипки и виолончели. В строгой классической традиции, никого не напоминающее, кроме самого Дебарга.

Событием стало исполнение Четвёртой симфонии Шостаковича Российским национальным оркестром в зале им. Чайковского. Дирижировал Михаил Плетнёв. В какой-то мере это тоже посвящение Ивану Ивановичу Соллертинскому. Он главный собеседник, вдохновитель и критик композитора. Он обратил внимание Дмитрия Дмитриевича на сочинения Малера. И не ошибся. Шостакович, доверявший вкусу друга и всегда внимательно прислушивавшийся к его рекомендациям, с интересом слушал Малера. И этот интерес присутствует в симфонии. Создавалась она в трудные для композитора времена. Недоброжелательно встреченная «Леди Макбет Мценского уезда», издевательская статья «Сумбур вместо музыки», как можно догадаться, мало способствовали творчеству. Но Соллертинский и Малер времени не теряли. Появилось трагическое, страстное свидетельство тех лет. Самое достоверное, наверное. Любящим порассуждать об истории надо слушать Четвёртую симфонию. Здесь нет вранья! Представляя Дмитрия Дмитриевича, всегда тихого, немногословного, думаю, откуда эти бушующие эмоции, бессилие и мощь одновременно, трагические пророчества… Это всё было в нём. Грустно, что симфонию так и не услышал Иван Иванович Соллертинский, он скончался в начале войны во время эвакуации в Новосибирске. Четвёртую впервые исполнил спустя более двух десятков лет после написания в Большом зале консерватории симфонический оркестр Московской государственной филармонии под управлением Кирилла Кондрашина. Потом были другие дирижёры. Плетнёв, как немногие, чувствует трагические начала. Он за дирижёрским пультом, как за обожаемым роялем: полная ясность замысла, требование максимальных возможностей от каждого инструмента. Как хорошо его чувствует оркестр, мощное звучание, абсолютное взаимопонимание музыкантов. Я бы особенно отметил группу духовых инструментов – труба Владислава Лаврика, флейта Максима Рубцова – бесподобны. Как, впрочем, все музыканты оркестра. Кондрашина, к счастью, можно послушать в записи. Замечательное исполнение. Но у Плетнёва многое в симфонии, особенно в первой и третьей частях откровеннее, острее, ярче. Кондрашина, наверное, сдерживал композитор (Дмитрий Дмитриевич присутствовал на репетициях). А Плетнёву в поиске важно было понять Шостаковича. Что, несомненно, удалось.