Литературная Газета, 6569 (№ 39/2016) - [24]

порхал в болотах и во льдах.

Я – эфемерная субстанция,

меня тошнило в городах.

…И вот опять я в коммуналочке,

в своём дупле, покою внял.

Я ложку русскую на палочки

китайские – не променял.

В моём окне – февральский, призрачный,

чуть различим – рассветный парк.

И хватит, дедушка, капризничать,

пока не обратился… в пар.

* * *

Ходил в кинотеатры. После – в храм.

Теперь хожу по комнатке убогой.

Испариной страдаю по утрам,

а чуть позднее – жаждою жестокой.

Я жажду жизни! Изумляться чтоб.

Она в меня внедряется по капле,

а раньше я пивал её взахлёб!

Не так ли, сердце? Кровь моя, не так ли?

Пусть я не изумруд и не алмаз,

но огранён и отшлифован бытом

отменно: на терпёж – не на показ!

Как льдинка в океане Ледовитом.

* * *

Я армии отдал без малого три года,

из оных триста суток – плен: «губа».

Меня влекла за КПП – свобода,

звала, как будто ангела труба!

Будь на войне – меня бы расстреляли.

Но я войну протопал босиком…

Четыре года свист свинца и стали

мне был, как свист соловушки, знаком.

Война мальчишке обострила зренье:

не променял на золото погон

серебряной строки стихотворенья!

И в общий сел – прокуренный – вагон.

КРЁСТНАЯ

Лукерье Алексеевне Батраковой По утрам в одеянии белом

эта дивная из старух

то ли плакала, то ли пела,

то ли Богу молилась вслух.

Никого не видя, не слыша,

устремлялась куда-то ввысь…

И лежал я, камушка тише,

в закутке, постигая жизнь.

А потом она – в лютый холод,

потаённо (и я – молчок) –

отнесла меня в храм Николы,

где крестил детей старичок.

…Дом призрения, богоделенка

есть над Волховом. И – погост,

где могилка под снегом беленьким,

окроплённая светом звёзд.

* * *

Я видел извержения вулканов:

Везувия и сопки Ключевской.

Как будто раздразнили великанов

людишки-гномы – скукой и тоской.

Я видел извержение кровавой

слепой и гневной лавы – на войне.

Как будто не хватало людям славы

и рвения – на службе сатане…

Я видел извержение восторга

в церквушке сельской – возле алтаря.

А также изверженье возле морга

напрасных слёз – при свете фонаря.

* * *

Не оскорблю – ни память, ни режим,

в котором пребываю, как в рассоле.

Не говорю: давай-ка, друг, сбежим

куда-нибудь поближе к лучшей доле.

Увы, и поздновато, и не в кайф.

Я ко стволу прирос наростом-чагой.

Сиди себе и в сущее вникай,

чтоб к Истине приблизиться, однако.

Мне иногда бывает хорошо,

то бишь, чудесно в жизни…

А за это сегодня я в сомненья погружён:

как бы плачу за потребленье света.

* * *

Поэт-академик! Кому это нужно?

Тому, кто в Поэзии тайны не вник.

И вот заседают протяжно, натужно,

и в старческой перхоти всяк воротник.

Поэт-академик… Представьте Вийона

в ермолке и в тоге – какой-то кошмар!

А наши? Хотя бы Есенин-гулёна:

готов он за тогу похерить свой Дар?!

Заочно меня в этот сан облачили,

похоже, как в саван… Но я – отвернусь.

Я лучше исчезну… куда-нибудь в Чили

и стану в горах вспоминать свою Русь.

Поэт-алкоголик! Вот это – нормально.

В просветах он пишет шальные стихи!

А быть академиком мне – аморально.

Уж лучше на пашне скоблить лемехи.

* * *

Рождённые на злобу дня,

прошедшие сквозь чьи-то мысли

осколки гениальных истин –

увы, не трогают меня.

А незнакомый человек,

остановившийся прохожий,

свалившийся, как первый снег,

меня волнует и тревожит…

Он спрашивает, как пройти

туда-то… на исходе ночи…

И я ищу ему пути –

из тех, что ближе и короче.

УГОЛЁК

Я-то знаю: всё дело в пружине,

что железною волею звать!

…Дотлевает желание жизни,

всё настойчивей тянет в кровать.

Не Обломов, имевший Степана

и широкий, как Волга, диван –

посещал я моря и вулканы,

был пространствами вскормлен и пьян!

А сегодня забился в мансарду

и смотрю не в окно – в потолок…

Но, пронзающий скуку-досаду,

ощущаю в груди уголёк!

Ни огня в нём, ни пламени-жара,

отвергает он тяжбу и торг…

Он исполнен священного дара

и таит запредельный восторг!

* * *

«Горбовского могила исправит».Фраза из молвы

Что люди копят? Ненависть и злато,

болезни, антикварное старьё…

Что – отвергают? Правду и заплаты,

а также поведение моё!

А что – прощают? Иногда – обиды,

и что не молкнут ночью соловьи;

что денежки казённые пропиты,

и… выкрутасы пьяные мои!

А веруют – во что? Неужто в Бога?

В бесовские посулы Бытия!

Да в неизбежность финиша, итога…

И… что Горбовский – круче соловья!

* * *

Завтра – Воскресение Христово!

Не помысли и не сделай – злого.

Сотвори молитву на рассвете,

проживи безгрешно день, как дети.

Поцелуй рассветную полоску.

В храме воздыми свечу из воску.

И поставь, зажжённую в день оный,

перед Богом – не перед иконой…

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА

Коль вспыхнет желание вновь,

гаси его… в сердце уколом!

…Запретная зона – любовь,

не к миру, но – к женскому полу.

Курган в безоглядной степи,

корову с обломанным рогом

да хоть обезьяну – люби!

А женщину – пальцем не трогай.

Ты стар… Из груди твоей крик –

на шёпот похож, на чахотку.

…Мне скажут: а Гёте-старик,

в свой час возлюбивший молодку?!

А сколько таких ещё «гёт»

знавала природа людская?

Ах, дедушка, вы – идиот…

А может, порода такая?

* * *

Обзавестись котомкой

и лапти сочинить,

и сделать тонкой-звонкой

остатней жизни нить.

Сухой, но твёрдый посох

запечатлеть в руке