Литературная Газета, 6541 (№ 06/2016) - [15]

, одухотворившая материальное тело великой разноплеменной Империи… Это наша мысль, наше слово и наше умение, жизнь наших городов и наших рек – наша книга, наша картина и наша песня – наша история, наша судьба и наша любовь».

И несколько отрывочных воспоминаний, о которых уже приходилось писать. Как-то в начале 90-х судьба занесла нас в края южные. Побродили по Одессе. Кроме дома, где жил Бунин, и кабачка «Гамбринус», Юрия Кузнецова ничто не задело. Верно, расстроился, когда официант сказал, что куприновский «Гамбринус» совсем в другом месте. Глотнул пива и бросил: «Кругом обман».

Потом мы долго ехали по Приднестровью, через политые русской кровью степи. Змеился Днестр, мелькали одинокие памятники на братских могилах чудо-богатырей. Потом Дунай. Много ездили по этому блаженному краю, да и плавали. Был июнь. Когда плывёшь на пароходе, кажется, что движешься по земле в зелёном гроте. Кузнецов взирал на эту красоту с палубы мрачно: «Как на Амазонке». Мы там гостили у военных моряков. Однажды шли на катере по Килийскому гирлу. Юрий Кузнецов смотрел на берега, на жёлтую грязную воду и повторял: «За Саву, за Драву, за синий Дунай!» – и качал головой. Округа Дуная – «люлька» славянского племени, которому остались верны одни мы.

А потом мы были в знаменитом Вилкове, где вместо улиц – ерики, и у каждого дома стоит лодка. Половина населения – белобрысые синеглазые люди, потомки староверов, пришедших в этот райский край в веке семнадцатом. А другая часть – смуглая, темноволосая, кареглазая. Кузнецова всё это очень радовало, и он сменил мрачность на ласковую улыб­чивость. Вершина той улыбчивости совпала с моим разговором с директором краеведческого музея Вилкова. Говорю я директору: «Как же у вас ходят-то по вечерам и ночам, да ещё все хмельные от молодого вина? Ноги вкривь и вкось, а голова ясная. А тут фонарей нет, тропинки узейшие, легко полететь в ерик. А если не утонешь, то голову точно свернёшь». Директор на сие ответил: «У нас, товарищ, научились веками качаться не в разные стороны, а вперёд-назад, поэтому в лучшем случае лоб разобьют». Мы остановились, и Кузнецов воссиял от такой вертикальной горизонтальности.

Юрий Кузнецов во всех отношениях был поразительным русским явлением. И о русском явлении. Холодной декабрьской ночью мы шли на пограничном катере из Кувшинской Салмы в Мурманск. Нам отвели место в кубрике, еле светили лампочки, качало. Я пытался задремать, сквозь сон доносились слова беседы, которую вели Кузнецов и наш молодой товарищ, литератор, бывший офицер ВДВ. Он воспользовался бессонной ночью и всё спрашивал и спрашивал поэта обо всём на свете. Кузнецов отвечал кратко, глухо, отстранённо. Я стал засыпать и вдруг услышал: «Юрий Поликарпович, а как вам Хлебников?» Потом длинная пауза, скрип корабельного корпуса и глухой ответ: «Русское явление». Я подумал: «Как хорошо, как верно…»

«Звать меня Кузнецов»

«Звать меня Кузнецов»

Литература / Литература / Эпоха

Теги: Юрий Кузнецов

Поэт глазами современников

Виталий АМАРШАН (МАРШАНИЯ):

– Юрий Кузнецов и я были ровесниками, мы оба 1941 года рождения. Я вырос в горном селении Абхазии, а он родился недалеко от наших краёв – на Кубани, вырос в городе Краснодаре. Что такое безотцовщина, мы знали не понаслышке, а были оба настоящими сиротами широкой, огромной страны, которая называлась Советским Союзом. Помимо того что биографии наши были во многом схожи, мы с Юрой оказались удивительно родственными духовно. Это ощущалось с первого же дня нашего знакомства, которое состоялось в далёком 1966 году, после поступления в Литературный институт им. Горького при Союзе писателей СССР. По характеру Юрий был немногословен, пожалуй, даже слишком замкнутым, но это было в его поэтической натуре; он всё время напряжённо мыслил. Я это понял и оценил сразу, потому что сам был таким же молчуном…

Удивительно и то, что в вузе, куда мы поступили, оба оказались в одном и том же творческом семинаре (Юра чуть позже, со второго курса), в отделении поэзии, руководителем которого стал великий эрудит, человек высочайшей культуры и образованности, замечательный поэт, критик и крупный общественный деятель Сергей Сергеевич Наровчатов.

Как во время нашей совместной учёбы, так и после окончания института я не терял связи с Юрой, мы часто перезванивались (писать письма он не любил, да и я тоже). Время от времени, приезжая в Москву, я обычно останавливался в писательской гостинице при общежитии Лит­института. Это было излюбленное, родное наше место. Расположившись, я тут же сообщал Юре о своём приезде, он немедля, с большой радостью, по-братски навещал меня или же приглашал к себе домой, а иногда я сам заходил к нему на работу. А работал он в то время в издательстве «Современник». При каждой встрече мы вспоминали своих любимых преподавателей: Михаила Ерёмина, Азу Алибековну Тахо-Годи, Сергея Артамонова, Михаила Ивановича Ишутина, общих друзей по учёбе (что удивляло меня – он внимательно следил за каждым, знал, у кого как сложилась жизнь), беседовали о проблемах современной литературы, читали друг другу свои новые стихи.