Литературная Газета, 6512 (№ 23/2015) - [12]

Война в Донбассе, трагический геноцид русских, наглая ложь коллективного Запада заставляют писателя думать о последней, главной своей книге, и вся его борьба из публичной жизни переходит в сферу борьбы за себя, как за художника, способного осилить гигантскую творческую задачу – словом переломить войну, остановить гибель соотечественников.

Роман Проханова очень лаконичен, я бы даже сказал, аскетичен. Он похож на выстрел, на залп салюта, на короткое «ура». Видно, что автору симпатичны люди цельные и сдержанные, а не размыто-гламурные. О вторых в первой части он пишет с не агрессивным скептицизмом, немного жалея, что они стали такими, не реализовав своего человеческого предназначения. Все эти посетители кремлёвских приёмов, участники телевизионных ток-шоу намеренно показаны Прохановым в виде синтетических кукол, чтобы на их фоне выпуклее выглядели другие, те, кто там, в Донбассе, взялись за оружие, чтобы защитить свою землю, те, кто в других точках планеты всеми силами приближает победу. Для Кольчугина (и, разумеется, для Проханова) высший московский свет – это зыбкое неуверенное мерцание личностей, сверяющих свою жизнь не с великой целью, а сиюминутными выгодами. Постоянно балансирующие на весах целесообразности, они в любой момент могут совершить предательство. И когда из эфира те, кто так рьяно туда зазывал Кольчугина, вырезают его обращённые к президенту слова о страданиях русского народа под бомбами украинских фашистов и о необходимости эти страдания прекратить, это вовсе не удивляет. Читатель этого как будто ждёт. Он не сомневается, что так будет. Тут проявляется особое свойство Проханова-романиста закладывать в прозу с первых страниц такую неотменяемую логику, что она начинает существовать уже не по воле автора, а по своим железным законам, придавая тексту нужную скорость и напряжение, правильно развязывая все его узлы. Согласно этой же первичной творческой логике президент услышал Кольчугина, несмотря на то что его слова вырезали. Услышал и пригласил на беседу.

Образ президента – особая статья этого романа. Как и отношения самого Проханова с властью. Рискну предположить, что для Проханова власть только тогда заслуживает снисхождения, когда она тождественна государству. Если же она ему не соответствует, а значит, не отражает интересов народа, то превращается в сборище временщиков, для воплощения которых лучше всего подходят обострённо гротескные краски. Образ президента России Проханов творит бережно, с надеждой на то, что в его время власть отойдёт от мучительного края, куда её завёл Ельцин, и приблизится к светлой государственной национальной идее. И эту надежду разделяют читатели, робко вопрошая: сбудется ли? Ответ в романе не даётся впрямую[?] Но последняя сцена с русским танком, который пока ещё не атакует, но уже готов, склоняет чашу исторических весов на сторону добра.

Вера в добро внедрена в каждый прохановский абзац, она позволяет общий трагический тон сюжета воспринимать по-иному – не как безысходную русскую драму, а как очистительное страдание перед взлётом.

Помимо композиции явной в романе есть композиция тайная. Она построена на одновременном существовании двух миров, двух Вселенных, двух Россий. Одна из них не отрывается от телевизора, наблюдает за военными действиями, как за футбольным матчем, живёт в благополучии и благоденствии, а вторая ежесекундно жертвует собой, борясь со злом, восставая против несправедливости. Эти две страты то разделяются наглухо, то перетекают друг в друга. Из их взаимодействия вырастает главное духовное противостояние романа, и по мере раскручивания интриги борьба между добром и злом, жизнью и смертью доходит до предельного накала.

Роман «Убийство городов» довольно плотно населён персонажами. Эти персонажи словно составляют две солнечных системы, со своими солнцами – центрами. Один – Кольчугин, другой – Рябинин. Эти человеческие планеты, даже если они совсем малы и их сюжетная орбита минимальна, выписаны весьма выпукло и узнаваемо. Узнаваемость связана не с прототипами, а с типажами, с ощущением, что ты где-то уже встречал таких людей и запомнил их. Это говорит о безупречных литературных манерах Проханова-реалиста. К этому классическому реализму он шёл, наверное, всю свою творческую жизнь. Шёл через поиск стиля, через нанизывание метафор, через мистицизм «Красной Атлантиды», через геополитические фантазмы, шёл за словами, то замирая вместе с ними, то подготавливая гигантский рывок. Его нынешний реализм – это тонко сплетённое, но невероятно прочное кружево, где каждый элемент значителен сам по себе, но встраивается в целое. Наверное, это и есть идеальная формула русской жизни для Проханова, и он таким образом утверждает её в своём тексте. Вот пример:

«Рябинину казалось, что в чёрном остове, среди разорванного железа и зловонной резины притаилось чудище, косматое, как взрыв, свирепое, кровожадное, готовое с рёвом вырваться, наброситься на добычу, сгрести когтями и, чавкая, изжевать и выплюнуть, как выплюнуло этот растерзанный грузовик».

Это не просто идеально выстроенная фраза. Это создание путём стиля образа войны, попытка забраться ей под кожу, понять её и преодолеть. Текст Проханова – это всегда не просто текст. В нём – неизменно дерзновенная попытка описать мир, познать его, изменить, сделать лучше. Писатель давно уже не мыслит свою миссию только как просветительскую. Он знает силу слова, его цену. И считает его таким же орудием, как автомат, пулемёт, «град». Оно дано во спасение.