Литературная Газета, 6506 (№ 16/2015) - [3]

Обострял жажду демократических перемен и страх перед возможной реставрацией сталинизма. Не забывайте, что после снятия Хрущёва на октябрьском Пленуме ЦК КПСС 1964 года шла борьба за власть, и немалые шансы на победу были у Шелепина, который выдвинулся на политическую арену с лозунгом «Партия и Сталин едины!». Но, например, мы, студенты философского факультета МГУ, члены партии, делали ставку на Михаила Андреевича Суслова, которого почему-то рассматривали как антипода Шелепину. И мы были не одиноки, конечно, в своих ожиданиях. Требовалось что-то новое.

Я об этом никак не могу забыть, ибо моё личное участие в общественной жизни страны начиналось осенью 1965 года, когда в партии закипели оживлённые дискуссии вокруг хрущёвской критики «культа личности Сталина». Тогда мне впервые в жизни удалось заявить о своих антисталинских настроениях. Об этом мало кто помнит, поскольку свидетелей полемики между мной, студентом 3-го курса философского факультета МГУ, и докладчиком на Московской партийной конференции, секретарём ЦК КПСС по идеологии Петром Ниловичем Демичевым, почти не осталось в живых. Тогда, 26 октября 1965 года, в противовес рефрену основного доклада на конференции – «Партия и Сталин едины!» – я заявил, что, напротив, развитие партии невозможно «без продолжения политики ХХ съезда КПСС». Фамилию Хрущёва я не назвал, но почти что в состоянии самогипноза заявил, что «студенты философского факультета МГУ, члены партии, которые послали меня на эту конференцию, недовольны тем, как нынешний ЦК КПСС осуществляет подготовку к предстоящему съезду партии». Потом, по настоянию секретаря парткома МГУ М. Чедлова, свои слова о недоверии ЦК КПСС из стенограммы партийной конференции я собственноручно убрал. В «благодарность» мне обещали дать возможность продолжить учёбу на философском факультете МГУ...

Моим надеждам, надеждам подавляющей части интеллигенции СССР, что во главе КПСС встанет антисталинист, было суждено сбыться. В 1985 году пришёл к власти Горбачёв, кстати, антисталинист не только как дитя оттепели, вскормленный идейно речами лидеров шестидесятничества, монологами Левады, Бориса Грушина, Мамардашвили, которых он вместе с Раисой Максимовной слушал во время вечерних посиделок в общежитии философского факультета МГУ на Стромынке. Позиция Горбачёва, как я точно знаю, была порождена ещё и его крестьянской, южнорусской закваской, а также народной и семейной памятью об ужасах коллективизации и голода 1932–1933 годов. Дедушка Михаила Сергеевича Горбачёва тоже ведь был раскулачен и репрессирован.

Все реальные факты говорят, что перестройка – не выдумка Горбачёва. Она вытекала из всей логики развития партии в постсталинскую эпоху, из поиска альтернативы курсу Сталина, альтернативы созданной им модели социализма. На самом деле сталинская мобилизационная модель социализма действительно морально себя исчерпала уже к концу 40-х. Она выполнила историческую миссию, создав условия для победы СССР над фашистской Германией. На настроениях в партии и в обществе сказывалась ещё и всеобщая усталость от бесчисленных, во многом противоестественных советских запретов, формализма, бюрократизма, пренебрежения житейскими интересами людей, усталость от приглаженности и лжи официальной пропаганды. Уже тогда, как я хорошо помню, начиная с середины 60-х годов, давала о себе знать проснувшаяся и ставшая набирать силу русская жажда правды во что бы то ни стало.

И тут возникает самый главный вопрос, на который до сих пор не дан полный ответ: почему шестидесятники, а позже Горбачёв не видели, что доведённая до логического конца, начатая Хрущёвым десталинизация приведёт к уничтожению того, что они хотят реформировать, к уничтожению созданной Лениным и Сталиным советской политической системы, а потом и государства? Непонятно, почему эти люди надеялись сочетать свою веру в святые идеалы Октября с верой и собственной правдой врагов Ленина – антикоммунистов.

Теги: Россия , политика , экономика

По улице Высоцкого на мост Немцова?

К вопросу о московской топонимике

В ходе "Прямой линии" с Президентом России Владимиром Путиным в числе других был задан вопрос, знает ли он, что в Москве нет улицы Владимира Высоцкого. Мол, 35 лет прошло со дня смерти поэта и артиста, а в Москве нет улицы его имени. И ничего нельзя сделать. «Может быть, - следовал далее прозрачный намёк, – когда-нибудь и «мост Немцова» будет переименован[?]»

Конечно, к московской топонимике есть немало вопросов. Этому в своё время, как я хорошо помню, была посвящена статья Юрия Полякова «Где проспект Ивана Калиты?» («ЛГ», № 27, 2012). И на заданный в заголовке вопрос сразу давался ответ: «Нигде».

Впрочем, не повезло не только Ивану Калите. Можно напомнить, что в Москве есть бульвар, названный в честь латышского классика Яна Райниса, есть улицы, которые носят имена литовской поэтессы Соломеи Нерис и её земляка, баснописца Кристионаса Донелайтиса. И конечно, это очень хорошо, что в российской столице увековечена память об этих замечательных писателях. Но почему-то нет даже переулочка, который носил бы имя великого русского баснописца Ивана Андреевича Крылова. Обойдена вниманием и Марина Цветаева. Нет на карте города улиц, площадей или мостов, которые носили бы имена Загоскина, Кустодиева, Шаляпина, Салтыкова-Щедрина, Блока, Петрова-Водкина, Прокофьева, Улановой, Чайковского (была – теперь Новинский бульвар), Мейерхольда, Тукая... Можно перечислять и перечислять. В упомянутой статье говорилось также: «Даже о Высоцком забыли, а жил он на Малой Грузинской, напротив кафедрального костёла. Может, достаточно одной Большой Грузинской?»