Литературная Газета, 6479 (№ 37/2014) - [52]

Собственно говоря, до Золотых ворот было рукой подать. Но оказалось, что это только визуально, потому что в действительности спуск к ним был труден и опасен. В общем, близок локоток, да не укусишь. Решили идти в обход через Сердоликовые бухты. Тут возникло новое препятствие: при попадании из первой Сердоликовой во вторую надо было обогнуть скалу вплавь, а я ещё плавать не умела. Однако дедушка сказал, что случай предоставляет мне прекрасную возможность научиться. Я так и сделала – взяла и проплыла по-собачьи свои первые в жизни десять метров.

По случаю воскресенья и флотского праздника у Золотых ворот шло веселье. Приплывший на лодке народ полулежал вокруг транзистора, оглашавшего гулкое пространство бухты бодрыми военно-патриотическими песнями. Шеренга бутылок, вкопанная в прибрежную мокрую гальку, ждала команды «Вперёд, в атаку!», пока женская часть компании на газетке раскладывала закуску: хлеб, огурцы, помидоры, варёные яйца, картошку в мундире. При виде этих яств мы поняли, как сильно проголодались. Болгарская половина экспедиции поделилась с нами скромными запасами – бутербродами с плавленым сыром, которые мы запивали из местного источника, бившего прямо из скалы. За долгие века жизни источник соорудил себе небольшой грот с бассейном ледяной питьевой воды, обжигавшей руки и горло.

Пока мы с дедушкой вели раскопки прибрежной гальки в поисках полудрагоценных сердоликов, болгарский юноша проверял слова известной песни, сравнивая, чьё Чёрное море самое синее в мире – его или наше, крымское. А заодно, ныряя, он раздобыл несколько десятков мидий. Мне поручили собрать горючие материалы. С большим трудом отыскалось несколько обработанных морем деревяшек, скорее всего в прошлой жизни виноградных корешков. К ним присоединились внушительный пук соломы, сухие водоросли и позаимствованная у весёлой компании газета «Крымская правда». Под самой скалой подручными средствами было вырыто небольшое углубление, его выложили плоскими камушками, и получился очаг. На дно очага сложили «дрова», на них установили пустую консервную банку из-под тушёнки, дав ей шанс ещё раз послужить голодным людям. На сей раз в ней оказался улов мидий с небольшим количеством воды. Манипуляции с горючим привели к парообразованию в банке, под воздействием которого раковины «затворниц жирных и живых» раскрылись, и я впервые в жизни вкусила то, что французы называют fruits de la mer – дары моря. По-настоящему я распробовала мули лет через двадцать, попав на стажировку в Париж, а в бухте Карадага по достоинству оценить богатую белками пищу ещё не смогла.

На обратном пути, проходя мимо валуна с вишней из погибшего целлофанового пакета, мы обнаружили, что ягоды испеклись и дезинфицировались жарким солнышком, поэтому мы вместо птичек жадно склевали сморщенные ягодки. Весёлые, довольные и очень усталые, мы подходили к дому примерно часов через двенадцать после начала прогулки. У калитки с огромной хворостиной в руках, предназначенной для загона коровы в хлев, нас поджидала тётя Саша. Завидя прихрамывающего дедушку, она разразилась потоком неласковых слов: «Родимец тебя не подхватит, старый дид! Сам инвалид, и дитятку инвалидом хочешь сделать!» Сия гневная тирада сопровождалась грозным помахиванием хворостины. С виноватым видом мы проскользнули в комнату, где обнаружили накрытый стол с литровой банкой ещё тёп­лого парного молока и кастрюльку пшённой каши, завёрнутую в полотенце и газету, чтобы не остыла.

Каши у тёти Саши получались восхитительные: и рисовая на молоке с лёгким привкусом полыни, и гречневая с луком и яйцами, и пшённая с разнообразными добавками – то с кусочками плохо несущейся курицы, то с бараниной, вчера ещё блеявшей. Но шедевром стали начинённые той же пшёнкой дикие голуби. Связку сизокрылых привёз Алексей. Он в ту пору жил ещё в Щебетовке, возил с карьера щебёнку на строительство коктебельской набережной и пользовался любой возможностью вдали от бдительной Дуси перекурить и дозаправиться стаканчиком сухенького. К концу рабочей смены число стаканчиков доходило до 15–20, что равнялось примерно 1,5–2 литрам вина и делало Алексея необыкновенно весёлым, добрым и плохо стоящим на ногах. Что касается диких голубей, то они на долгие годы стали символом изысканной еды. Когда мне хотелось произвести кулинарное впечатление, я говорила: «Я так люблю la volaille (птицу), особенно depigeons (голубей). Помню, нам в Крыму готовили таких вкусных диких голубей…» И мечтательно улыбалась, слегка прикрыв глаза. Немедленно моё воображение превращало жалкие, общипанные, синюшные тушки в дородных лебедей, важно вплывающих на блюдах в сказочные царские палаты.

В курортный сезон тётя Саша раз в месяц расставалась с одним барашком, и в меню обедов дней на десять появлялись блюда с участием баранины – плов, харчо, жаркое с картошкой, чебуреки, жареные пирожки с ливером. Еда готовилась в двух тяжёлых чугунных казанах, один из которых был в деле, пока другой отмокал после долгих томлений на керогазе. Продукты хранились в подвале, сыром и тёмном, где несколько полок отводилось отдыхающим для их скромных съестных припасов, которые пополнялись на рынке и в сельпо. Рынок располагался недалеко от шоссе, между автостанцией и больницей, а также в непосредственной близости от чайной, куда не каждый отваживался войти. Она была тёмной, наполненной едким дымом папирос, концентрированным духом винно-водочного перегара и запахом малоаппетитной еды. Чайная была местом встречи водителей большегрузного транспорта и коктебельской лиги неанонимных алкоголиков. Со спиртным в Крыму проблем не было, поэтому и местные, и приезжающие на отдых яростно поклонялись Бахусу, повышая спрос на продукцию винзаводов «Коктебель» и «Новый Свет». Целое поколение московских и питерских интеллектуалов росло возле бочек с сухим вином на розлив, а я, немного повзрослев, полюбила розовое мускатное шампанское, в 1900 году покорившее Париж на Всемирной выставке и принёсшее золотую медаль князю Голицыну.