Литературная Газета, 6456 (№ 13/2014) - [20]

Роман живущего в Эстонии прозаика А. Иванова в минувшем году был осыпан премиями. "Харбинские мотыльки" вошли в шорт-лист «Русского Букера», автор стал лауреатом и либерального «НОСа», и премии им. Юрия Долгорукого Московского фонда международного сотрудничества. Премия эта учреждена для зарубежных авторов, пишущих на русском языке и вносящих весомый вклад в развитие художественных традиций русского языка и литературы. Поначалу роман представлялся очередным постмодернистским выплеском. Однако с текстом А. Иванова произошла редкая по нашим временам метаморфоза. Связано это «превращение» прежде всего с политическими событиями последнего времени. Но если бы такая «бомба» потенциально не была заложена, «Мотыльки» не актуализировались бы так скоро. Потеря Родины, чреватая потерей личности, – тема далеко не новая. А вот то, что героя заносит в фашистскую группировку эмигрантов, осевших в Эстонии, это нечто иное, выходящее за пределы постмодернистской эстетики. И хотя главный герой книги Ребров оказывается в рядах ультранационалистов «случайно», логика сюжета говорит о том, что это, скорее, закономерно. И нашей либеральной интеллигенции, на ура принявшей роман, но, кажется, не понявшей в нём главного, не грех бы перечитать его и призадуматься...

«Это не исторический роман», – сказал в интервью о «Харбинских мотыльках» Андрей Иванов. И правильно сделал, что сказал: многие до сих пор воспринимают этот роман как запоздалую эмигрантскую беллетристику или в лучшем случае как реконструкцию исторических событий. Всё это в романе есть, и против исторической правды Иванов не грешит, только вот реконструкция сознания героя (или героев) волнует писателя гораздо больше, чем воссоздание исторических событий. «Харбинские мотыльки» – ещё один «неисторический роман» (вспомним «Лавр» Е. Водолазкина), в котором исторический контекст играет роль вспомогательную: Водолазкину он помогает говорить о Боге и вечности, Иванову – о распаде и небытии. Эпоху для этого разговора Иванов выбрал идеальную: крах Российской империи, Гражданская война, эмигрантская Эстония, идеи фашизма. То, что нужно, если поставлена задача создать атмосферу хаоса и декаданса.

Художник и фотограф Ребров, человек трагической судьбы и неординарного таланта. Его семья умирает по пути в Эстонию, сам же Ребров находит в Ревеле пристанище и работу в фотоателье. Нансеновский паспорт делает его фактически бесправным, но не может ограничить таланта художественного: Ребров пишет картины и статьи, он мастер дагеротипа. Не скажешь, что Ребров зарывает талант в землю, скорее, дарование его растворяется в хаосе и мороке эмигрантской жизни. Однажды ночью он придумывает стих, который как нельзя лучше его характеризует:

я вырванное из жизни существо

семя которое нигде не прорастёт

Ребров физически ощущает смерть, приближающуюся и неотвратимую. Бытие перейдёт в ничто, конечность жизни обретает сакральный смысл, а само существование превращается в абсурд. «Вся моя жизнь, как кривая нога Ипполита из Madame Bovary, высохшая, как то дерево в парке: большей частью сухое, треснуло, но живёт, так и я. Мою ногу уже не выправить; ампутировать разве что», – пишет художник в своём дневнике. Вспоминается при этом набоковский собирательный образ русского эмигранта – Пнин, в самой фамилии которого зашифрованы оторванность, сухость, бесплодие. Пень пнём, как говорится. «Сухой, треснул, но живёт». Только для чего живёт?

Пнин ищет смысл в русской литературе. Ребров постигает жизнь талантом художника. В самом деле, что может лучше охарактеризовать художника, как не его творчество? Персонажу Иванова, в отличие от Пнина, удаётся создать нечто замечательное. Довольно долго сквозь алкогольный и кокаиновый туман он продирается к собственному замыслу, вынашивает его, как дитя, и, будучи больным (что примечательно, ведь болезнь – прорыв в область трансцендентного), молниеносно реализует. Ребров делает дагеротип с собственной инсталляции и становится известным. Его творение называется «Вавилонская башня» – образ вечный, понятный и вместе с тем неисчерпаемый. Все помнят библейский миф о Вавилоне и башне, которую строят люди, чтобы «сделать себе имя», приблизиться к Господу, стать с ним наравне. И все знают, чем это закончилось: народы разбросало по свету, и перестали они понимать друг друга. Иванов не упускает шанса поиграть с мифом: Вавилонская башня Российской империи разрушена, народ-богоносец бежит из собственной страны, и не за горами то время, когда заговорят русские на разных языках. Ребров «делает себе имя» в Эстонии с помощью «Вавилонской башни», однако слава преходяща. Неприкаянность и оторванность не оставляют шансов на хеппи-энд. Разруха, она не только в клозетах, но и в головах. А в головах у персонажей «Харбинских мотыльков» – разброд и шатание. Эстонская эмиграция увлекается модным фашизмом, неприкаянный Ребров невольно становится в их ряды и даже оказывает помощь. Впрочем, он не горит идеями и действует, скорее, за компанию. Что, как известно, не освобождает от ответственности.

Кажется, Ребров не воспринимает всерьёз эту гремучую смесь национализма и православия, которой заражена «передовая» часть эстонской эмиграции. Но и не спешит отдаляться от людей, которые некогда были очень ему близки. Художник предпринимает попытки доказать бессмысленность новой идеологии: «Человек – ничто, – говорит он. – Человек не может изменить историю». На что получает вполне вразумительный ответ от Ивана Каблукова: «Очень даже может, иной человек сам не подозревает, что история сквозь него идёт... Я трезво смотрю на свою роль. Я всего лишь крыса, которую заразили чумой и направили во вражеский лагерь. Какая-нибудь дрянная тварь империю может на колени поставить. Сколько городов горело[?]»