Литературная Газета, 6446 (№ 03/2014) - [18]

Но стихи обоих вовсе не безнадёжно скорбны или непроходимо пессимистичны. Они проникнуты любовью и иронией. Любовь побеждает всё, а ирония, когда она не разрушительна, помогает трезво относиться к себе.

Марина КУДИМОВА

Олег ХЛЕБНИКОВ

* * *

[?]нас тьмы и тьмы и тьмы.

                        Блок

Эти наши ковры на стенке,

эти наши песни о Стеньке,

как бросает за борт княжну,

быт убогий – да! – украшали,

да ненашим нам угрожали,

обещали опять войну.

Между Западом и Востоком,

в азиатском сюжете жестоком,

в европейском циничном… Мы

вряд ли были в чём виноваты.

Но стояли хрущобы, хаты

на схождении тьмы и тьмы.

У Киевского вокзала

Розы купить и в Брянск умотать

просят меня, предлагая

задёшево… Но остаюся опять

с тобою, Москва дорогая.

Без роз и без Брянска. Зато посреди

тех, кто за них радеет, –

таджиков, киргизов… И той, прости…

Господи, что владеет

киргизами, розами, Брянском и…

В общем, неинтересно.

Но от метро до бомжовой скамьи

буду держать это место –

лоха, очкарика с бородой,

нюхающего исправно

розы, взбодрённые мёртвой водой

из туалетного крана.

Come back

Друзья мои! Прекрасен был Союз!

Ну, этот наш – советских соцреспублик.

Там иногда выбрасывали бублик,

и дырка хороша была на вкус.

Нам не по-детски с братством повезло.

Глушили рыбу, Би-би-си и водку.

Курили «Приму». Даже примы. В[?]т как

сталь закалялась всем смертям назло.

И вроде как никто не погибал –

ни в авиа-, ни в автокатастрофах.

Ну, разве – космонавт, который в стропах

запутался, пока рапортовал…

* * *

А. Ходыкину

До сих пор играю в футбол

с живыми друзьями.

Темп высокий для нас тяжёл,

но опять забиваем гол

и – пропускаем сами.

Ведь играем мы с другом друг –

свои против наших.

Попадая в столь узкий круг,

размыкающийся вдруг,

не ищи проигравших.

* * *

Ставши стариком, сидеть на пляже

лучше, чем в высоком кресле – даже

мягком и удобном: на тебе

псевдокапитанская фуражка,

выцветшие шорты и тельняшка,

взгляд – в дали, окурок – на губе.

И хотя стагнируют суставы,

и мозги ворочаться устали

с боку на бок – ночи напролёт,

но сейчас на солнышке у моря

восседаешь и не знаешь горя,

если память сердце не кольнёт.

Сам себе ты капитан и штурман

и судёнышко в потоке бурном

времени, пускай его и нет –

у тебя-то уж, по крайней мере.

Но воздастся каждому по вере –

верил в море и небесный свет.

И они не подведут, уверен,

вспенят волны завтрашний рассвет.

Ответ на письмо старого друга

Захотел бессмертия? Валяй!

Запиши, как беккерский рояль

гладил и насиловал до дрожи.

Как сбегал из дома, запиши

на носитель – более души

прочный и на страшное похожий.

Что когда сказал и не сказал.

Как за далью ездил на вокзал.

В шахматы играл всегда ничейно.

Был рационален, но при том

и умён... Отца и мать потом

схоронил спокойно и печально.

Всё на этот жёсткий съёмный диск

запиши, а после удивись,

что души там нет – не записалась.

Вроде малость,

                       два-три чувства – малость,

но тебя там нет – хоть удавись.

* * *

Не зови меня в виртуальное ваше пространство –

я и так окажусь там сразу же после смерти.

Только вот что прекрасно, ужасно, 

прекрасно, странно:

не отловят её все всемирные ваши сети.

Даже Брат По Разуму, много мне возражавший,

даже Тёлка-70 – дива из Литсовета,

не поймёте вы ничего – лишь на тексты ваши

от ОХ[?], ХО-ХО – не будет опять ответа.

А молчание будет значить то ли согласье,

то ли полное, наглое вами пренебреженье –

уж решайте сами.  Только, пожалуйста, лазьте

в эту сеть свою! Ибо жизнь – это есть движенье.

И почти неважно, твоё оно 

или вдруг да от других – к тебе. 

Вот бессмертье – в руке синица…

В общем, как в поколенье случайно нашёл я друга,

и с потомком-юзером тоже смогу зафрендиться.   

Жили-были

1.

Наступят вот-вот холода,

друг к другу тогда не прижаться.

В тебя я люблю погружаться –

запомни меня, вода!

Запомни: вот был такой –

впрямь Добчинский, но втройне я

нагружен смертной тоской,

что мог быть красивей, стройнее,

сильнее, выносливей и...

Ну, как-то не очень вышел.

Но вздорные волны твои

любил и вздымался выше

и волн, и двух-трёх пловцов,

ветров не боящихся тоже.

Запомни вот: был таков!

И даже бывал моложе.

2.

Отпускник

Зачем снимает он на камеру

пейзаж, который мог увидеть

лишь без неё? А в Белокаменную

вернётся – посмотреть не выйдет.

Сначала всё не будет времени,

а вскоре воздуха и силы,

но и – навязчивого бремени

доказывать, что жили-были.

3.

Кто жил, оставляет след –

в цементе ли, на воде,

в эфире, которого нет,

на облачке – да везде!

А след означает одно,

что землю и ты топтал.

Играл ли в кино, в домино –

потомкам послал сигнал,

что всё-таки жил и был,

каков уж ни есть – таков,

вину виноградную пил,

прослыл средь учеников...

И это не сказка – быль.

И ей за двадцать веков.

Мои собеседники

                                А.В., Ю.К., Ст. Р.

Ушли мои собеседники.

Слишком уже далеко.

Не докричусь до них, бедненький,

зато дозвонюсь легко.

– Здрасте… Андрей Андреича…

И – слабый шёпот в ответ.

– Простите… Не слышу…

                                              Неуча

простит он, но звука нет.

– Здравствуйте, Юрий Фёдорыч!..

В ответ: бу-бу-бу, му-му.

И перебьёт нас очередь