Литературная Газета, 6420 (№ 25-26/2013) - [17]

вино молодое.

* * *

Древо могучее племени древлего

К небу тянулось, питаясь недрами.

Шире и глубже в общую землю

Уходя вековыми кореньями.

Всякой ветви достаточно влаги,

Всякой ладони – света.

История часто меняет шаг,

Но не законы эти.

Расцветаем, плоды приносим

И опадаем в своё время.

Деревья не умирают по осени,

Просто сменяются поколения.

* * *

Буду долго смотреть на опавшие с яблони листья.

На минуту покажется, будто меня уже нет.

На мой сад обернусь свысока, но не без любопытства, –

Что останется здесь, кроме дыма моих сигарет?

Распадусь, повинуясь прекрасному времени года,

На несметное множество пламенно-красных сердец.

Выцветающий свет – отражение тленной природы.

Молчаливое золото, красноречивый свинец.

Солнце греет едва, тем теплее ещё пепелище.

Лишь остынет зола, передайте моим золотым,

Да прощают меня и в огне листопада не ищут.

Дымный запах истаял, и след невесомый простыл.

И очнусь я от шороха пыльной газетной бумаги,

И костёр запалю, попирая минутный мой страх,

И пойду, улыбаясь, по саду обыденным шагом,

Согревая заветное яблоко в тёплых руках.

Карта мира с изнанки

Ангелина САБИТОВА

* * *

Горизонт, намокнув, свернётся в локон,

по планете задлится молчание виноградной лозой.

Щуплый свет осьминого ползёт по окнам

и маячит в проёме снов переливчатой стрекозой.

Открывать тетрадь и писать в ней клюквой,

по-тарковски учиться траве с азов,

но молчание сужается до размеров буквы

и становится мелкое, как Азов.

* * *

Чувствуешь? Эта зима собирает в нас пыль.

Воздух кашляет, злится и не даёт дышать.

Все бездомные кошки покинули монастырь

и смотали к востоку – наверное, умирать.

Ну а я что? Осталась в коротком наедине.

Ты уснул, за тобой вслед выключилась Земля.

Птицы злятся и перья оставят зиме,

похоронят в сугробах до прошлого сентября.

Я не знаю, на чём стою и за что держусь.

Ветки с сосен летят и падают маслом вниз.

Карта мира с изнанки являет собою туз

при игре в дурака. Мухи ломятся за карниз.

Ночь поёт, а музыка – окаёмка нот.

Nota bene! Ты тоже моя кайма.

Одесную – зачитанный «Идиот»,

ошуюю – замыленная зима.

Кистепёрое дерево гнётся, глотая пыль,

все бездомные жмутся друг к другу спиной

за спиной километров и прочих миль.

Я не знаю, ну как засыпать второй?

* * *

эта музыка слов слепа,

эта музыка зренья немая,

только сердце звучит па-па-па,

так стучат колёса трамвая

и по рельсам струится свет,

и змеится вода золотая.

эта музыка прежних лет

растает

я создам её заново из

глубины твоего осязания.

воздух синеголос и сиз.

Расстояний

нет и не будет, но есть

музыка между нами.

осязай эту лёгкую взвесь

снами

эта музыка спросит – ты здесь?

и, конечно, ответишь – навечно.

но так сходят трамваи с рельс

на своей бесконечной

конечной.

Зайчик и доллар

Евгений Ельчин. Сталинский нос. - М.: Розовый жираф, 2013. – 176 с. – 5000 экз.

Мальчик по имени Саша Зайчик живёт в коммунальной квартире в Москве, где на сорок восемь человек (спасибо, что не комнаток) всего одна уборная. Папа у Саши – заслуженный работник НКВД, а мама – американская коммунистка, но они всё равно живут в самой обычной кошмарной коммуналке! Правда, мама умерла, а папа доблестно разоблачает врагов народа, но в какой-то момент находятся желающие разоблачить его самого. Бедный Саша Зайчик тут же с пустыми руками оказывается на улице, потому что их комнату захватывает настучавший на папу сосед. Чтобы переночевать, Зайчик бредёт к родной тётке, но та его прогоняет, отделавшись копейками, которых хватит на трамвай. На следующее утро Саша, у которого откуда-то из воздуха соткался школьный портфель, едет в школу весь в мечтах, что сегодня его примут в пионеры, а папу, конечно же, немедленно отпустят – ведь они с папой беспредельно верят в коммунизм и лучезарного товарища Сталина! Но вместо этого в школе разворачивается форменная вакханалия предательства, в котором участвуют омерзительный директор, кошмарная учительница, замороченные дети, жуткий чекист и запредельной гнусности Сталин, отчётливо похожий на собственный отталкивающий образ в нарциссических фантазиях на тему войны, которые сваял Никита Михалков. Даже мотив с расколотым бюстом вождя, который чуть не прикончил бедняжку Зайчика, кажется навеянным "Предстоянием".

Чего эти отчаянно плохие люди хотят от заплутавшего Зайчика? Читатель, вероятно, уже догадывается, что настолько отъявленные злодеи могут хотеть только одного: чтобы Саша отрёкся и стучал. В этом кромешном аду есть единственный благородный персонаж – и, по странному совпадению, единственный еврейский мальчик в классе, которого нееврейские дети гнобят и презирают, чтобы не умничал, а директор, забыв, что на дворе тридцатые годы ХХ века, ведёт себя как натуральный антисемит. У Бори Финкельштейна тоже арестовали родителей, но его дядя и тётя оказались не такими подлыми трусами, как дядя и тётя Саши Зайчика, и взяли его к себе. И вот теперь он против прихвостней «отца народов». А Зайчик должен решить, будет ли он стучать или будет против. Поскольку гадкие дети в школе дразнят Сашу Американцем, есть надежда, что он вспомнит о человеческом достоинстве, которое унаследовал по демократической линии, и стучать всё-таки не будет.