Литературная Газета, 6412 (№ 16/2013) - [7]

Кто же такой Белецкий? Революционер, сторонник революционной целесообразности. Он в 17 лет «ушёл в революцию». И сохранил революционный дух на всю жизнь. Он был изгоем в научной среде. Он был горбат. Он был злой, непреклонный. Но он был в этой истории единственным, кто не приспосабливался. Он оставался человеком с революционным накалом и революционным пониманием мира.

Однако революционная воинственность Белецкого не получила тогда поддержки философского сообщества. Это означало, что общество в целом уже вышло из фазы революционной целесообразности. По моему мнению, это была предпосылка рождения нового проекта советского общества. Всеобщая нелюбовь к Белецкому в философ­ской среде говорила о том, что революционные принципы уже разрушены, не работают. Учёные хотя и участвовали в критике книги Александрова, но думали уже иначе...

Всякие большие перемены в обществе связаны с тем, что некие укоренённые принципы, договорённости, принятые вначале, начинают расшатываться, а потом ломаются, и им на смену приходят другие. И 1960-е годы становятся временем окончательного угасания революционного накала.

Мне кажется, единственным революционным актом, который произошёл после войны, был как раз отказ от революционных конвенций в обществе, прежде всего у интеллектуалов. Это был результат победы в войне и вызванными победой переменами в сознании людей.

Либеральный же проект 1990-х годов был тоже сформулирован самым революционным образом: «Иного не дано». Это была снова революция. Опять пришли революционные перестройщики, сторонники новой упрощённой целесообразности, имеющей теперь имя «эффективность». А проще говоря – выгода. Однако если Белецкий действительно был непреклонным революционером и защищал свои выстраданные идеи, то многие новые «революционеры» с помощью революционных идей искали только свою выгоду.

Нынешние упростители – политики, пиарщики, экономисты и юристы – переносят менеджеристские критерии управления на философию и социально-гуманитарные науки, хотя такие подходы неуместны даже для естественных наук. Учёные задают вопрос: сколько стоит уравнение Максвелла? И дают ответ: нисколько. Но человечество произвело с помощью этого уравнения за двести лет несметное множество богатств. Поставили бы Максвелла под наукометрический контроль и строгую отчётность, могло бы ничего не быть.

И естественная, и социально-гуманитарная наука, и философия не могут быть подвергнуты тому же менеджменту, что производство и продажи пиццы или квартир. Сегодняшний управленец, в котором воспитана самоуверенность пиарщика 90-х, ошибочно полагается на универсальность принципов менеджмента. Не принимая во внимание, что учёные способны произвести нечто совершенно новое, о чём никто даже не мог предположить.

Отрицание непредвиденных важных результатов науки очень похоже на былую революционную целесообразность своим непреклонным требованием выдать нечто конкретное и немедленно. Такой подход упрощает науку похлеще революционной целесообразности 1930–1950 годов. А зачастую просто уничтожает.

Нынешняя научная среда, в которой так много некачественных работ и коррупции, сформирована именно чиновниками, слепо верящими в эффективность менеджерского подхода. В своей непоколебимости они не уступят сторонникам революционной целесообразности былых лет. Как и тогда, научное сообщество не принимает их подходов, но противостоять им сегодня очень нелегко.

Новые упростители завязывают петлю на горле науки, философии, образования, творчества. Они даже не способны изучить международный опыт организации образования и науки. Например, в России, по сути, закрывают возможность получать образование для людей, не способных платить за учёбу. А вот в Гарварде абитуриенты сдают вступительные экзамены без всякой связи с оплатой. И только успешно сдавших потом разделяют по способности платить. Причём многие не платят, а даже получают стипендию. В Норвегии студентам предлагается кредит, который они должны выплатить через несколько лет после окончания университета.

[?] нас же провинция перестаёт быть местом подготовки высококвалифицировнных кадров. В Италии в 1976 году при обострении кризиса ни одна партия не решилась предложить выбрасывать студентов на улицы, понимая, что молодёжь в условиях кризиса – порох на улицах. Молодых записывали в университеты без экзаменов.

А что у нас? У нас называют университетским образованием подготовку гостиничных служащих, работников похоронной службы и пр. У нас министр образования заявил, что учёные, не уехавшие из страны и получающие небольшие деньги, просто не сумели продать себя на Западе...

Сегодня придумывают гранты для западных учёных, хотя никто из реальных специалистов не может приехать к нам на четыре месяца, как это требуется. Приедут пенсионеры из Арканзаса или уехавшие из России на Запад учёные, может быть, и неплохие, но не те, которых знает и ценит Америка...

Можно долго рассказывать о том, какие удары наносят по науке новые революционеры под лозунгами повышения эффективности. Их предшественникам история вынесла свой приговор. Но нынешние об этом, похоже, просто не знают.