Литературная Газета, 6409 (№ 13/2013) - [28]

Это фантастика.

Александр ТИТЕЛЬ,

народный артист России, художественный руководитель и главный режиссёр Оперной труппы Московского академического музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко:

- Я никогда не ставил Вагнера, но, конечно, обдумывал возможные постановки и "примерял" их к нашему театру.

Оперы Вагнера - это особый мир, особый оазис, которому нельзя подражать, потому что все подражатели тут же становятся заметны. Все оркестровые приёмы были обусловлены у Вагнера эпическим содержанием, и все эти огромные бесконечные дуэты возможны только у него. Так он слышал некий идеальный мир. И этот мир подходил для него. Есть композиторы, которые рассказывают про нашу жизнь. А есть те, кто пишет не о ней, но их произведения замечательно опосредованно связаны с нашей жизнью - возьмём музыку эпохи [?]арокко, оперы Монтеверди.

Вообще опера - это всегда некая божественная история, и Вагнер этой божественности очень соответствует. Но есть и крайность - когда его оперы разыгрываются в некоторых космических пространствах между богами и титанами. Не стоит забывать, что Вагнер жил в разделённой на княжества Германии, и он-то слышал "соседей по квартире". Атмосфера, в которой он жил, тоже входит в его оперы - там есть немецкая семья со своими немецкими и общеевропейскими проблемами.

Ржавеющее яблоко

Ржавеющее яблоко

Роман РУБАНОВ

30 лет. Работает в Курском [?]еатре юного зрителя "Ровесник". Лауреат Шелиховской медали за большой вклад в развитие поэзии западного региона Курской области (2009, Рыльск), обладатель диплома в номинации "Иностранная литература" литературной премии "Алтын Калам-2011" (Алмата, Казахстан), участник X форума молодых писателей России (2010, Москва, Липки), лауреат международного литературного конкурса "Согласование времён-2011". Печатался в журналах "Нева", "Лампа и дымоход", "День и ночь", альманахе "45-я параллель", "Зарубежные задворки", "Артбухта", "Ликбез" и др.

* * *

Курю чужие, а убьют свои[?]

В каком-нибудь бою под Аустерлицем

Пластмассовый солдатик задымится,

И для него закончатся бои,

В игрушечном мирке, под потолком,

Где ничего давным-давно не страшно,

Закусывая пряником вчерашним

Соседский суррогатный самогон,

С ранением в пластмассовой груди,

Письмо царапая на обгоревшей пачке

И размножая кляксы детским плачем,

Не видя света где-то впереди[?]

Но кто-то молча тронет за плечо,

И выплывет магическое "если",

И голос скажет: "Не реви, воскресни,

Бой не проигран, поживи ещё".

* * *

Я опять кудрявый мальчик лет пяти

на плечах отца касаюсь облака.

Чтобы было веселей идти,

я жую ржавеющее яблоко.

Ржавчина стекает по щеке,

миска неба надо мной покачивается,

яблоко, зажатое в руке,

как планета, медленно заканчивается.

* * *

Сохрани мою старую синюю школьную форму.

Я её, конечно, теперь уже не надену...

Детство моё подаёт поезд к четвёртой платформе,

проводник поправляет фуражку, как диадему,

разда[?]тся чужой голос: "Займите места в вагонах!"

О стекло сморщив нос, языком облизав окошко,

на меня смотрит мальчик. Но уже человек в погонах

отдаёт команду: "Едем!" И достаёт гармошку

крокодил в шляпе, с трубкой, сидящий на крыше вагона,

и поёт, как минуты медленно уплывают,

и в вагонном скрипе, с корнем оторванном от перрона,

звуки песни на слёзы всё-таки пробивают.

Мы стоим, разевая рты, пытаясь подпеть, и плачем.

Из окон вагона нам рожицы строят дети.

Мы в их жизни, увы, пока ещё ничего не значим.

А они в нашей... Но нельзя не дать улететь им.

Я пишу твое имя

Я пишу твое имя

Анна ГРУВЕР

16 лет, живёт в Донецке (Украина). Участник VIII-X международных совещаний юных и молодых литературных дарований в Литин[?]ституте им. Горького, победитель международного детского поэтического конкурса "Первый автограф" (С.-Петербург, 2011), победитель всеукраинского конкурса "Малахитовый носорог" (Винница, 2011), вице-королева поэтов Всеукраинского конкурса "Пушкинская осень в Одессе" (Одесса, 2011), победитель фестиваля "Сила ветра" (2011) и литературного конкурса "Творча юнь Донбасу" (2008, 2010).

Тише

Боже, выходил из этих дверей - пьяный. Вернулся - седой.

Это яд мой.

Это боль моя, моя одичавшая, пугливая боль -

на потолке,

в уголке в паутине путается, как девчонка в чужой фате,

выпавшей из ветхого шкафа, вылетевшей на свет -

выцветшей, как горе, выгоревшей, как моль.

Я не знаю, как это - не слышать ночами вой.

Я не знаю, как это - любить детей.

Так ребёнок заталкивает сломанный шпингалет

под кровать ногой,

так тряпичную куклу теряет в траве

(что щекочет колени, целует небо и пачкает белые шорты)

и считает одной из прочих.

И хохочет,

и хоронит загадки и сны в темнице, в тюрьме -

как афиши заклеивают друг друга на фонарном столбе,

так кружатся влюблённости в его голове -

всё быстрее, и пальцы бегут по клавишам, forte!

И она забывает меня,

пока листает книгу, мучает пианино, отбивает мяч.

Остаётся лишь на себя пенять,

как ребёнок заметит пропажу -

услышишь плач.

И прошепчешь:

ну, тише... тише...

Шалтай-Болтай

Ряды деревянных скамеек пусты и шатки -

случайный встречный концерт на летней площадке

уже догорает на солнце трубой. Ветер срывает афиши.

Мы не открываем глаза. Мы почти что не дышим.