Литературная Газета, 6396 (№ 50/2012) - [40]

Как злобно австралийский жар

Вдруг город сжал,

Как приступ астмы.

Бесовский ветер - летний дар -

Пыль бросил облаком ненастным,

И липкий дождь едва пропел

По потемневшим тротуарам,

Но, застыдившись, улетел,

Не потушив лесных пожаров.

В Сидней!

В город большой уеду,

где беседу

в облаках ведут небоскрёбы[?]

Чтобы,

ты знаешь, чтобы

позабыть о прошлом лете,

о тебе,

обо всём на свете!

На мосту, над синей бездной

бесполезно

думать о смерти:

"Не верьте, -

поезд поёт, - не верьте!"

* * *

Когда сумерки,

Серые сумерки,

Когда листья зелёные умерли

И потухло нежное небо,

Когда носятся тени скуки,

Мне бы, мне бы

Дотянуть руки

И, любя,

Заглянуть в глаза[?]

Сразу листья зелёные ожили б,

Загорелась бы тихая нежность,

И пускай бы смотрели прохожие:

Что же мы?!

                      - Неизбежность[?]

Ветка мимозы

Ветка мимозы

ПРОЗА АВСТРАЛИИ

Ирина (Ляля) НИСИНА

Родилась на Украине в городе Виннице. Окончила Казанский институт культуры и Винницкий пединститут. В 1994 году переехала на постоянное жительство в Австралию. Публикации в журналах и сборниках ("Нива", "Новый журнал", "Стороны света", "Чайка", "Австралийская мозаика" и др.).

Мимоза была ярко-жёлтая, с крупными пупырышками, нежно-зелёными листочками и упругими стебельками. Она была совсем свежей, её не сорвали, а аккуратно срезали, и так же аккуратно уложили в чемодан. Там уже лежало так много цветов, что у женщины, укладывавшей мимозу, разболелась от запаха голова. Но она продолжала улыбаться: ей хотелось, чтобы её муж, молчаливый и не щедрый на ласку, видел её не усталой и бледной с большим животом, а улыбающейся, весёлой, в радостном ожидании. Женщина очень боялась, что ребёнок решит родиться раньше, чем вернётся муж, и некому будет помочь ей добраться до больницы. Но она не хотела говорить об этом.

Они выбрали этот заброшенный посёлок для жилья потому, что здесь, в стороне от дорог, ведущих в ставший таким жестоким мир, мужу было спокойнее. Там рушились семьи, уходили в прошлое страны, перестали цениться дружба и взаимная помощь, то, к чему они привыкли с детства. Этот мир пугал их обоих: его - потому что он никак не мог привыкнуть к жизни без войны. А её - потому что мир сделал его таким, живущим, как во сне, в этом непонятном слове "депрессия", которое она вспоминала каждый день, просыпаясь утром и ещё не открыв глаза. Женщина мысленно согласилась с мужем, когда он увёз её сюда. Здесь, вдали от шума большого города и ежедневных новостей с телеэкрана, у него было больше шансов опять стать таким, каким он был до войны. Родители не мешали, старались понять, ждали.

До родного города было полдня пути на юг. А до новой границы - полдня пути на север. Когда-то в этом посёлке жил его дядя. Но дядя взял жену из другого народа, поэтому им пришлось уехать отсюда навсегда. Они теперь живут рядом с роднёй жены. Писали, что счастливы, оба работают, дети учатся, старший - уже студент. Что ж, его дядя сделал свой выбор, а он - свой.

Они поселились в бывшем дядином доме. Здесь было всё нужное для жизни простой и незатейливой. Сохранилась даже небольшая библиотека, и женщина вечерами читала мужу вслух. Он притворялся, что занят своими делами и не слушает её. Но она знала - не пропускает ни слова, понимала по его дыханию, то учащённому, то замирающему.

Он закрыл полный мимозы чемодан, и вдвоём они погрузили его в багажник белого "Москвича". Машина была старая, но ещё ни разу не подводила, бегала исправно. Он не предлагал жене поехать к отцу в город, где была больница и где в доме, полном женщин, она могла бы спокойно дожидаться родов. Она не просила его об этом, понимала, что муж не хотел, чтобы родные видели её стоптанные сапожки, старенькую голубую, ещё девичью, курточку с капюшоном.

А он думал купить ей в городе подарков, чтобы она поняла, как ему хорошо с ней. Хотел даже привезти ей сладостей, в изобилии продававшихся на рынке, побаловать её.

Но это потом, после мимозы.

Машина легко взяла с места и скрылась за поворотом. Она ещё немножко постояла, глядя на дорогу, потом взяла с крыльца ведро и медленно пошла к колонке на площади. Её длинное платье из хан-атласа, самого яркого, который смогла найти на рынке свекровь (восемь цветов!), трепетало на ветру, обнимая живот. Она поправила платок и попыталась стянуть полы куртки. Солнце уже светило по-весеннему, но степной ветер был ещё холодным. Женщина повесила ведро на кран и взялась за рычаг. Люди бросили посёлок, ушли. А колонка, качавшая артезианскую воду, всё ещё работала.

[?]Мужчина торговал мимозой, спрятав лицо в воротник бушлата и ёжась от холодного мартовского ветра. Торговля шла бойко, цена у него была чуть ниже, чем у других, а мимоза - свежая, яркая, с крупными пупырышками. К вечеру чемодан его опустел, на дне осталась одинокая веточка. Мужчина, прихрамывая, отнёс чемодан в багажник "Москвича", припаркованного неподалёку. Он прошёл дальше по улице в манящее мясным запахом кафе "Алан" и спросил поесть. Молча поужинал, долго пил чай, подливая в пиалу из расписанного цветами чайника. Всё время думал о жене. Он подсчитал, что ребёнок должен родиться после двадцатого марта. Сегодня только седьмое, начало месяца. Ещё как минимум дней десять, волноваться не о чем. Он решил, что на следующей неделе всё-таки отвезёт её к отцу, пусть женщины позаботятся. У них в доме уже двадцать лет никто не рожал. Мать, тётки, вдовая сестра, племянницы - все соскучились по детям, - пускай порадуются. И после родов матери нужен уход, одна она не справится! Он вдруг представил, что у жены начались роды, и она стонет, лёжа на кровати в их большой спальне, или ходит, раскачиваясь от боли, по комнатам их пустого дома. А если[?]