Литературная Газета, 6385 (№ 38/2012) - [12]

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложён

На зло надменному соседу...

восходит к хорошо известному Пушкину "Последнему Новику": "[?]на берегах Невы, по островам, расположен город, стройностью, богатством и величием спорящий с первыми портами и столицами европейскими; торговля кипит на пристанях и рынках; народы всех стран волнуются по нём; науки в нём процветают. <[?]> Пётр встал. Он схватил с жаром руку Шереметева и говорит: - Здесь будет Санкт-Петербург!.."

Романы И.И. Лажечникова, переполненные событиями и персонажами, кипящими и перемешивающимися, как в ведьмовском котле, ждала такая же запутанная и бурливая судьба. Выйдя из печати в 1832 г., уже через год "Последний Новик" потребовал допечатки. Третье издание появилось в 1839 г. Книги Лажечникова, по слову Белинского, не раскупались, а расхватывались.

Но вдруг, по решению Цензурного комитета, романы "Последний Новик" и "Ледяной дом" оказались запрещены к изданию. Дважды - в 1850 и в 1853 гг. - от Московского и Санкт-Петербургского цензурных комитетов следовало распоряжение: "Не дозволять этих романов к напечатанию новым изданием". И лишь в 1857 г. не без участия служившего цензором И.А. Гончарова удалось Лажечникову добиться разрешения на переиздание своих произведений.

С тех пор исторические романы И.И. Лажечникова переиздавались неоднократно, подтверждая тем самым слова Пушкина о том, что многие страницы его "будут жить, доколе не забудется русский язык".

От того времени, когда Белинский называл Лажечникова "лучшим русским романистом", русская литература выросла и разбогатела. Но из той плеяды, что создавала в России исторический роман, пожалуй, именно И.И. Лажечников остался наиболее памятен читателю и в большей степени, чем кто бы то ни было из коллег, интересен даже и по сей день.

Светлана ЗАМЛЕЛОВА

Возвращение в цветной мир

Возвращение в цветной мир

Лев Гумилёв - 100

Фрагмент из книги "Гумилёв, сын Гумилёва"

Ясным майским днём 1956 года на пороге квартиры Ардовых, старых друзей Ахматовой, появился человек "в сапогах, косоворотке, с бородою, которая делала его старше и значительнее". Это был Лев Гумилёв, вернувшийся из своего последнего лагеря. Бороду Гумилёв сбрил, сразу помолодев, по словам Михаила Ардова, лет на двадцать. Ахматова попросила Михаила помочь Гумилёву приобрести приличную одежду. Ардов-младший повёл Льва в комиссионный магазин на Пятницкой, где они купили "башмаки, тёмный костюм в полоску, плащ[?]"

Гумилёв рассказывал своим знакомым, что за лагерные годы он совершенно не постарел, не изменился. Лагерная жизнь разрушает организм, но консервирует душу. На самом деле изменился и сам Гумилёв, изменился и окружающий мир.

Гумилёва в 1949-м забрали из ноябрьского Ленинграда. А вернулся он в мае 1956-го, и первоначально даже не в Ленинград, а в Москву. Серо-чёрно-белый мир позднесталинского СССР стал только воспоминанием. Шестидесятые начались не в 1961-м, а в 1956-м.

Москва 1956 года - светлый, праздничный, солнечный мир. Этот мир и прежде, ещё в лагерные годы, прорывался лучиками, струйками света через советское кино, которое Гумилёв в лагере внезапно полюбил.

Бывшему зэку, только что покинувшему лагерь под Омском, столичная жизнь должна была показаться воплощённой советской киносказкой. По улице Горького проносились автомашины, уже не только вельможные ЗиМы и полковничьи "Победы", но и демократичные "Москвичи". На Цветном бульваре торговали мороженым и газировкой. По Тверскому фланировали девушки в цветных крепдешиновых платьях: кремовых в крупных бордовых розах, жемчужно-серых в алых маках, тёмно-синих в белых и жёлтых хризантемах. Китайский натуральный шёлк был тогда дёшев.

В чемоданах Льва Гумилёва лежали прочитанные в лагере книги, рукописи двух будущих монографий и нескольких статей. "У меня замыслов на целую библиотеку", - говорил он позднее литературоведу Э. Бабаеву. Расстановка сил в научном мире оказалась благоприятной для Гумилёва. Его враги или умерли, как академик Козин, или доживали последние месяцы, как профессор Бернштам. Друзья были сильны и влиятельны. Они помогут Гумилёву найти работу и вернуться к академической жизни, о которой он мечтал все годы своего последнего лагерного срока. С археологом А.П. Окладниковым летом 1957-го Гумилёв отправится в экспедицию на Ангару. Директор Эрмитажа Михаил Илларионович Артамонов устроит Гумилёва на работу.

Правда, первая попытка получить место научного сотрудника в Эрмитаже не удалась, просто не нашлось свободной ставки. Гумилёв даже решил оформиться дворником в Этнографический музей, но в октябре 1956-го Артамонов нашёл ему место в отделе первобытного искусства, казалось бы, совершенно далёком от научных интересов Льва Николаевича. Гумилёва взяли на ставку сотрудницы, ушедшей в декретный отпуск, и Артамонов, зная характер своего друга, отпустил шутку: мол, пусть заботится о том, чтоб сотрудницы регулярно беременели и отправлялись в декрет, а ставка оставалась за ним.

Должность Гумилёва называлась так: "временно исполняющий обязанности старшего научного сотрудника". Оклад - 1000 рублей (после хрущёвской денежной реформы 1961 года - 100 рублей), для немолодого уже человека с учёной степенью - очень скромный. Гумилёв сначала даже обиделся на Артамонова, ведь тот прежде будто бы собирался пригласить его руководить издательством Эрмитажа. Но решение Артамонова оказалось мудрым: Гумилёву была нужна не начальственная должность, а возможность спокойно заниматься научной работой. Эту возможность он и получил. Собственно, в отделе первобытного искусства Гумилёв и не появлялся, его рабочим местом стала библиотека Эрмитажа. Лев Николаевич, таким образом, получал зарплату и мог всё рабочее и свободное время посвящать науке.