Литературная Газета 6339 (№ 35 2011) - [5]

Когда в середине 70-х я принёс свою рукопись в самое престижное по тем временам издательство, даже искренние мои друзья посмотрели на меня с нескрываемым сожалением. Громкого имени у меня не было, никакой влиятельной поддержки я за собой не ощущал, «городская» моя проза не касалась никакой объективно конъюнктурной тематики, и тем не менее после неизбежных лет ожидания повесть моя была издана вполне приличным тиражом. Спустя несколько лет был издан и большой роман, несмотря на то что первый же внутренний рецензент размашисто заклеймил его как антисоветский. Дело в том, что опытные редакторы, которым моё сочинение приглянулось, передали рукопись другому рецензенту, который оспорил опасное политическое клеймо.

Не скажу, что все эти перипетии легко было вытерпеть и пережить, но, как ни странно, именно они способствовали в итоге некоторому моему писательскому самоощущению.

Как сказал поэт: «Со мной дерутся, значит, я достоин драки».

Увы, но в последнее время оснований для столь самонадеянного заявления остаётся всё меньше.

Странное ощущение посещает профессионального литератора. Его не вызывали ни былой идеологический гнёт, ни уже привычная в новых обстоятельствах скудость гонораров. Впервые после юношеского дебюта, после многих лет не то чтобы ярких успехов, но, во всяком случае, читательского и корпоративного признания он чувствует себя словно бы отлучённым от дела всей своей жизни, от литературы.

Неосведомлённый читатель, быть может, удивится. Полки книжных магазинов ломятся от изобилия томов, частные издательства имеют возможность выпускать книги в течение нескольких месяцев, чего вам ещё надо, чего не хватает? Я и сам три-четыре года назад, после того как несколько моих книг были тепло встречены критикой и покупателями в книжных магазинах, готов был задать этот наивный вопрос. Сейчас я готов дать не менее наивный ответ.

Мне лично не хватает обыкновенного издательского внимания, хотя бы на уровне былой советской практики. Как выглядит практика нынешняя, постараюсь изобразить в небольшой картинке.

Итак, литератор, полагающий себя не гением, не властителем умов, но достойным уважения профессионалом, приходит в не менее достойное уважения издательство. Представляется, слегка надеясь при этом, что имя его хозяевам и работникам что-нибудь говорит. Судя по их непроницаемым лицам, не говорит ничего. Готовый к такому афронту, писатель в соответствии с рыночной практикой предъявляет свой «куррикулум вите», проще говоря, перечень своих литературных достижений, прежде всего список книг, в том числе и тех, что были изданы уже в новейшие времена и отнюдь не залежались на магазинных полках. Непроницаемость сменяется на издательских лицах выражением вежливой недоверчивости. Восприняв её как успех, писатель принимается вытаскивать из видавшей виды сумки папку с рукописью. При одном лишь её виде издатели панически машут руками:

– Нам этого не надо!

– Чего не надо? – недоумевает писатель. – Это роман!

– Да ещё традиционный наверняка, – прозорливо догадываются издатели. – Именно поэтому и не надо.

И, слегка снизойдя до незадачливого автора, объясняют ему, что в последнее время у них упал объём продаж как раз так называемой серьёзной литературы и они всерьёз решили сосредоточиться на издании произведений исключительно развлекательных, лёгких, эпатажных, скандальных, не претендующих на исповедальность, психологические изыски и прочие колебания мировых струн.

– Ваш роман не будет иметь спроса, – приговор тем более безапелляционен, что даже названием рукописи издатель не поинтересовался.

– А вдруг я принёс «Братьев Карамазовых», – обиженно бормочет писатель, потрясённый тем, что никто не хочет заглянуть в его сочинение просто из вежливости. Ему дают понять, что располагают контингентом авторов, от которых следует ждать чего-то подобного великим произведениям, и дополнительных претендентов на эту роль им не требуется.

Сочинитель и без этого пояснения догадывался, что в нашей литературе сложилась своего рода новая номенклатура, новая «обойма», как выражались некогда, раскрученных авторов, втиснуться в которую рядовому литератору практически невозможно. Это было трудно и в идеологические советские годы, но тогда, как уже было сказано, писателю без регалий всё же оставлялся шанс проскользнуть со своим незаконным творением между фолиантами обласканных инстанциями корифеев. Похоже, что сейчас этого шанса у вас нет, какими бы жалкими словами ни ссылались вы на свои давние и недавние успехи, на рыночную состоятельность своего «товара», на существование у вас неведомого, однако преданного читателя.

По традиции коллеги-писатели очень нервно реагируют на любую попытку так или иначе ограничить их творческую свободу, справедливо улавливая в ней отголосок политического произвола. Тем временем с циничной беспощадностью проявляет себя произвол рынка, самими же книжными воротилами спровоцированный и, несомненно, им чрезвычайно выгодный. И никакие праведные голоса не слышны в защиту первейшего писательского права вызвать к себе если не читательскую любовь, то хотя бы корректный издательский интерес.