Литературная Газета 6335 (№ 31 2011) - [21]

Только на первый взгляд может показаться странным то, что после возвращения в Россию Д.П. Святополк-Мирский ни разу не упомянул имя поэта Марины Цветаевой в своих многочисленных критических и научных статьях. Следует помнить, что в середине 30-х годов это было уже почти невозможно из-за всеобщего страха перед репрессиями. Тем более отрадно отметить, что ранней весной 26-го года ХХ века усилия Святополка-Мирского по созданию максимально благоприятных условий для визита Цветаевой в Лондон увенчались успехом. Ведь одной из причин цветаевской поездки из Парижа в туманный Альбион была попытка поправить тяжёлое материальное положение семьи. Дело усугублялось тем, что интеллигентный, любящий и понимающий муж Цветаевой – Сергей Яковлевич Эфрон – обладал, на мой личный взгляд, неистребимыми качествами натуры «вечного студента».

Он, безусловно, старался обеспечить случайными заработками жену и двоих детей, но у него – и вследствие тяжёлой общественной ситуации в Европе между двумя великими войнами, и вследствие личных особенностей характера – всё довольно часто сводилось к прекраснодушному прожектёрству. Это был многолетний супружеский союз младшего брата и старшей сестры, да простится мне такая вольность в определении неопределимого…

Письменным свидетельствам, даже если они принадлежат руке почитаемого человека, всё-таки трудно доверять на все сто процентов. Мало кто обращает внимание на странное противоречие в цветаевских письмах. В упомянутом уже письме Тесковой она писала: «Это первые мои две свободные недели (выделено мной. – Л.Г.) за восемь лет (четыре советских, четыре эмигрантских) – упиваюсь». И в этом «упиваюсь» – опять скрытый, внутренний восторг от нечаянно обретённой свободы: быть не просто наедине с собой, но быть собой (не прачкой, не кухаркой, не женой etc.), что для неё было намного важнее.

А вот в письме к Раисе Ломоносовой читаем: «Три недели (выделено мной. – Л.Г.) бродили с ним (с Мирским. – Л.Г.) по Лондону…»

Трудно было поверить в правдивость многократного воспроизведения цветаевских строк в различных статьях и ссылках, пока недавно я не получила из рук Ричарда Девиса, руководителя Русского архива в университете города Лидс (Великобритания), первооткрывателя оригиналов переписки Р.Н. Ломоносовой (Кембридж) с М.И. Цветаевой (Париж) и Б.Л. Пастернаком (Москва), факсимильные копии писем Цветаевой. Да, в оригинале сказано: три недели. И если это не поэтическая гипербола, то новая загадка для исследователей цветаевской биографии.

Это странное расхождение в сроках пребывания в Лондоне, зафиксированное рукой поэта, тем не менее вполне соответствует моему общему ощущению от этой поездки: это описка (оговорка), и она из тех, что, как сказали бы психоаналитики, глубоко укоренена в подсознании пишущего. То есть – как хорошо было бы, если бы было три, а не реальные две недели полной свободы от тяжёлого и унизительного быта. Тогда написались бы не одна, а три статьи! Появились бы новые контакты. А может быть, и – стихи.

Вполне, вполне возможно…

Интерес к таким незначительным деталям биографии великого поэта, как весьма недолгое пребывание в Лондоне, мог бы быть оправдан, если бы эти детали сохранились в её творческом наследии. Но, увы, великий русский поэт Марина Ивановна Цветаева не оставила поэтических свидетельств, в которых отразились бы лондонские впечатления. Тогда почему исследователи и, более того, любители её творчества не обходят стороной эту деловую, в общем-то, поездку, связанную с попыткой поправить материальное положение? Как ни приземлённо звучит, это отражает истинное положение вещей.

Полагаю, случилось это потому, что великий город всё же оставил в душе поэта некое «послевкусие», если она и годы спустя возвращается к пережитым в лондонской поездке ощущениям. Они были довольно просты для столь сложного душевного механизма, каковым являлась, позволю себе эту вольность, молодая, полная сил Марина Цветаева в марте 1926 года, присевшая (представим себе это) на скамейку в Гайд-парке и увидевшая картинку, которую запечатлел один тогдашний старательный фотограф. Эта фотография и сейчас висит в кафе у озера Серпантин в Гайд-парке, и она помечена важной для наших предположений датой: 1926 год.

На фото некая сухонькая леди в наглухо закрытом, что называется, пуританском платье и с длинной розгой в руке гонится за гурьбой совершенно голых мальчишек, видимо, только что искупавшихся в озере. Картинка очень верно отражает нравы того благословенного, канувшего в Лету времени, когда в самом центре Лондона не принято было предъявлять окружающим свою наготу.

А беспримерная нагота души, которую являла в своих текстах Марина Цветаева, в те времена тоже могла бы отпугнуть английского читателя, не привыкшего к полному обнажению, в том числе и раскалённых, как оголившийся провод, поэтических страстей.

Лидия ГРИГОРЬЕВА, ЛОНДОН

Статья опубликована :

№34 (6335) (2011-08-31) 5

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,7 Проголосовало: 3 чел. 12345

Комментарии:

Почему 726?

Литература

Почему 726?

ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ