Литературная Газета 6296 (№ 41 2010) - [13]

Какая-то неприкаянность чудится во всём вязовском миропорядке. Деревня, словно корабль, который штормом выбросило на берег. Матросы сами починить и спустить на воду его не в состоянии. Хотя бы потому, что за время шторма немало самых энергичных оказалось выброшено за борт. А в гены большинства уцелевших въелись усталость и неверие в свои силы. Кто-то разбредается, отчаявшись дождаться помощи. А кто-то всё равно продолжает держаться около корабля, надеясь, что рано или поздно, может быть, и основательно перестроенный, он снова окажется на плаву.

Сын дяди Михаила, мой троюродный брат Руслан, уехал в Нижний Новгород, работает там участковым, снимает с семьёй квартиру и не собирается возвращаться. А дочь – Евгения, преподаёт в музыкальной школе близлежащего райцентра, и все свои жизненные планы связывает с родными местами. Как и муж её, тоже учитель. Благо что и государство вроде как идёт навстречу этим планам. По программе поддержки молодых специалистов на селе им достраивают дом; оформили право пользования новым жигулёнком. За эти блага должны они отрабатывать 15 лет в деревне, получая на сегодняшний день зарплату около пяти тысяч рублей.

Но ни разу не слышал я от этих, можно сказать, представителей молодого поколения сельской интеллигенции жалоб на бедность. Мало того, в планах у них – и второй, и третий ребёнок.

Всё это я узнаю во время скромного праздничного ужина в нашу честь. На столе почти нет алкоголя. Разве что привезённый нами коньяк да бутыль пива. Да и это пьют по чуть-чуть, вроде как стесняясь чего-то. Особенно бабушка Нюра. Вот тебе и деревенское пьянство. Правда, тут, может быть, сказывается староверская закваска. Деревня и вправду была основана старообрядцами.

По сей день жители деревни поделены на «христиан» и «мирских». Только «христианам», которых выбирают из наиболее достойных, овдовевших или безбрачных стариков, позволено заходить в молельный дом, заменяющий церковь. У них своя посуда, из которой нельзя есть «мирским». Бабушка Нюра недавно попала в разряд «христиан» и внимательно следит за тем, чтобы никто не перепутал её тарелки или чашки.

Впрочем, здесь, кажется, уже не видят в «никонианах» еретиков и «поганых». «Какая разница, Бог-то один», – улыбается бабушка.

А моя троюродная сестра покрестила первенца в православие, как советовала свекровь.

Тем не менее отсвет старообрядческой строгости и чистоты нравов проглядывает в современной жизни деревни. Например, как я успел заметить, здесь мало кто держит собак. Мне объяснили это тем, что воровства в Вязовке практически нет.

Когда живёшь в Москве, читаешь множество хитроумно-пустопорожних или действительно проницательных статей и комментариев, начинаешь думать-мнить, что лучше других понимаешь происходящее в стране. Поэтому-то я поначалу со скрытым неодобрением посматривал на Руслана, который, вдруг оживившись, начал что-то вещать по поводу общественно-политической ситуации в России слишком уж «высоким штилем». «Попроще бы надо с деревенскими жителями. Да и интересно ли им всё это?» – сомневался я. Однако, заметив, как внимательно слушают моего друга, как с толком отвечают ему, как кивает головой бабушка Нюра, понял, что был неправ.

Мало того, для тех, кто живёт здесь, на земле, всё лицемерие, ложное бодрячество того официоза, который ежедневно льётся на нас через иные СМИ, куда нагляднее. Вот нам рассказывают о том, как занижены были официальные данные о погибших во время бушевавших в Нижегородской области лесных пожаров. Сами спасатели проговаривались местным жителям, что люди тогда погибали целыми деревнями. Пожары брали отдалённые поселения в кольцо. Даже на вертолётах пробиться на помощь сквозь дымную пелену было невозможно. В результате селяне погибали даже не от огня, а от удушья. Однако в прессе об этом – молчок.

А вот дядя Михаил смеётся над горделивым сообщением в местной газете о том, что вязовский колхоз первым в районе закончил уборку: «Забыли только написать, что пахотной земли осталось в колхозе всего 70 гектар, и это – против прежних тысяч!»

Зашёл разговор и о злободневном демографическом вопросе.

– В районном детсаде, куда мы недавно ребёнка отдали, дети – сплошь марийцы, – говорит Илья.

– Богобоязненны, абортов не делают, в семьях по пять, по семь детей, – улыбаясь, кивает бабушка Нюра.

Вот и ключевое слово-средство от вымирания русского, как, впрочем, и всякого народа прозвучало. Будем радеть о спасении души, спасёмся и как народ. Всё так просто.

Кстати, не раз ещё упоминали мои родные марийцев и соседнюю Марийскую Республику чуть ли не как образец для подражания. Тут бы и опечалиться: докатились, мол. Прежде мы, русские, были примером, старшими братьями для инородцев. А теперь… Но с другой стороны, не настала ли пора действительно поучиться нам у народов, в своё время перенявших у нас немало хорошего? Того хорошего, которое теперь стало для нас самих нехорошо забытым старым?

С первых минут встречи, с того момента, как расцеловала меня бабушка Нюра, как пожал мою руку дядя Михаил, почувствовал я себя так, словно вернулся из далёкого трудного странствия к людям, для которых, сколько бы лет ни прошло, я останусь своим. Может быть, впервые в жизни ощутил я то, что можно назвать чувством рода. Как не хватает в городах этого осознания, что не только самые близкие, но и двоюродные, троюродные и не живущие ныне, десятками поколений противостоявшие твоему небытию родные, – все они с тобой, за тебя!