Литературная Газета 6289 (№ 34 2010) - [63]

Сократ не оставил письменных трудов. Думать и говорить он учил только с помощью устного слова. Благодаря ученикам его имя не забывается третье тысячелетие.

Гениев устного слова несравненно меньше, чем мастеров пера. Мало кому дано воздействовать на слушателей так, чтобы результат воздействия был скорым и несомненным, «видимым». Таким уникальным человеком был Николай Иванович Либан (1910–2007), столетие со дня рождения которого отмечается 15 сентября. Не имея никаких учёных степеней и званий, он почти всю жизнь проработал старшим преподавателем в МГУ, где его учениками стали многие тысячи талантливых филологов, которым теперь от тридцати до девяноста. Хотя курс истории древнерусской литературы у него прослушали практически все филологи-русисты, учившиеся в Московском университете в течение почти шести десятилетий, но большинство и потом шли специально «на Либана» независимо от того, был ли спецкурс или семинар посвящён Чернышевскому, Лескову (собственно, Либан и добился признания его классиком, стал инициатором и главным редактором Полного собрания сочинений Лескова в 30 томах) или Короленко.

Среди этих людей – самые уважаемые ныне учёные, считающие себя обязанными прежде всего Либану. Кто из литературоведов не восхищался работами С.Г. Бочарова? Но когда после кончины Николая Ивановича ему предложили принять участие в написании некролога, он засомневался – нет, не ломался, не ссылался на занятость, на здоровье и возраст (под восемьдесят уже было), а застеснялся, был не уверен, достоин ли он («Это же Либан!!»), готов был написать без подписи и лишь потом дал себя уговорить, потому что и отказывать было неловко.

Н.И. Либан прожил свою долгую жизнь как идеальный русский интеллигент (хотя по матери и французского происхождения): будучи ярчайшей индивидуальностью, посвятил себя тому, чтобы формировать другие индивидуальности – и при этом в огромном для вузовского преподавателя количестве! У него были научные труды, но он не стремился доводить их до печати, говорил, что он не учёный, а педагог. Тем не менее результаты оказались парадоксальными. Среди тысяч и тысяч учеников Либана не оказалось педагогов, которые в этом качестве хоть немного приблизились бы к учителю. Зато выдающихся учёных – сколько угодно.

Когда говорят: «Не учи учёного», «Учёного учить – портить», – имеют в виду сформировавшихся учёных. Но каждый учёный смолоду был учеником и выбирал, на какого учителя ему ориентироваться. Кто ориентировался на Либана, даже занимаясь в семинарах других преподавателей, тот не прогадал. Он прошёл сразу две высшие, нет, наивысшие школы: высочайшей нравственности и высочайшего профессионализма. Н.И. Либан учил будущих учёных, обладавших достойными человеческими качествами.

Он был потомком виконта Либана, провозгласившего Эльзасскую республику, а потом казнённого немцами за его патриотизм, за врождённое чувство независимости, и святого Иоасафа Белгородского. Его отец служил в банке, мать стала основательницей российского дошкольного образования. В детстве он был посошником патриарха Тихона, ныне канонизированного (но к Церкви, какой она стала в ХХ веке – уже при Тихоне, в зрелом возрасте верующий Николай Иванович относился презрительно: «Это партком»; в партиях, разумеется, ни при каких властях не состоял). Юнгой в экипаже полярного судна плавал на Шпицберген. В молодости бродил с шаманом по алтайской тайге. Окончил Московский государственный педагогический институт и аспирантуру МИФЛИ. Говорят, научный руководитель Либана С.К. Шамбинаго однажды принёс ему книгу по теме его работы: «Обязательно прочитайте». – «Да она же на французском языке!» – «Ну и что?» Потомок виконта признался: он не знает французского языка. «Ну и что? – невозмутимо сказал профессор дореволюционной закваски. – Выучите и прочитайте». Либан выучил и прочитал. Насколько достоверна эта легенда, мы теперь уже никогда не узнаем. Но показателен сам факт её существования. Ни об одном будущем академике подобной легенды не сложили.

В качестве преподавателя МГУ Либан стал требовать от своих студентов не начинать писать по избранной теме, пока не прочитают всё ранее написанное по ней, а темы самым молодым подчас предлагал сложнейшие, чтобы сразу, как брошенные в воду, осваивали плавание в океане науки. У него нужно было знать все библиографические издания. Он советовал покупать любые справочники. И для общей эрудиции, и для того, чтобы студенты знали лучшие образцы научного творчества, посылал их в библиотеку читать труды филологов прошлого, от которых советские в основном разительно отличались: Ф.И. Буслаева, А.Н. Пыпина, А.Н. Афанасьева, А.А. Потебни, А.А. Шахматова; в конце 40-х годов крупнейший филолог и историк культуры XIX – начала ХХ века А.Н. Веселовский, сопоставлявший факты словесности всех времён и всех народов, идеологами невежества был объявлен главным космополитом и повсюду шельмовался теми, кто его не читал, а в семинаре Либана работы Веселовского изучались без оглядки на возможных доносчиков: к этому человеку не липла никакая мразь.

Притом на экзаменах и зачётах он был самым большим либералом. Не мучил студентов, которые становиться учёными не собирались. А учёных (будущих) учил по-настоящему. И нередко, казалось бы, простейшим способом: пересказом или чтением наизусть литературных произведений, обычно плохо знакомых публике, с минимальными комментариями. Либановская артистическая интонация значила больше любого комментария: сразу становилось ясно, что тут наиболее важно, что не так важно, что удалось автору лучше всего, где он проявил себя плоховато. К сожалению, колоссальное богатство этой интонации не передаётся ни в каких записях. Наверное, в основном поэтому (а не из-за боязни советской цензуры и т.д.) Либан и реализовал себя главным образом как гений устного слова.