Литературная Газета 6282 (№ 27 2010) - [57]

На многих иллюстрациях изображалась Гала – плотная тётенька с неприветливым лицом и близко посаженными глазками. Я искренне недоумевала: как с такой внешностью ей удалость полвека служить музой по крайней мере двум деятелям мировой культуры? Непостижимое для меня отлично укладывалось в философское Tout est possible dans ce monde («Всё возможно на этом свете»).

Эту фразу устало и безнадёжно повторял преподаватель французской грамматики, исправляя наши бесконечные ошибки. Мы не всегда понимали, кто ему больше надоел: мы, семнадцатилетние вертихвостки, или его собственное пособие с бесчисленными упражнениями?

Среди огромной массы получаемых знаний была дисциплина, казавшаяся нам абсолютно бесполезной, – военный перевод. Целых три года нас терзал полковник устройством танка, ракеты, последствиями атомного взрыва, данными о вооружённых силах противника и воображаемыми допросами военнопленных, ибо в случае войны с Францией студенты иняза подлежали немедленной мобилизации. В наших девичьих глазах полковник слыл педантичным занудой, чьи занятия прогуливались лишь с всамделишной справкой из поликлиники. Особое внимание на уроках уделялось географическим названиям, а всё потому, что один из наших резидентов прокололся на несовпадении в русском и французском названия залива в Атлантическом океане. Мы говорим Бискайский залив, а они Гасконский (Detroit de Gascogne). Недостаточно образованного разведчика вернули на Родину, а мы из-за его ошибки не расставались с географическим атласом, подозревая, что сам полковник и был провалившимся резидентом.

На военной кафедре служил ещё один «неудачник». Молва гласила, что его с другом в 24 часа выслали из военного атташата в Париже за сбрасывание в нетрезвом виде урн с моста Александра III. Возвратившись в Москву, он возглавил партийное бюро нашего факультета, а друг стал директором одной из французских спецшкол.

Не только военный перевод омрачал студенческую жизнь. Многочисленные общественно-политические дисциплины, без которых бойцу идеологического фронта никак не обойтись, мешали отдать всю себя языкознанию, истории языка, методике с психологией или теоретической фонетике, которую нам читала замечательная Вера Сергеевна Соколова. В парижской Сорбонне её произношению вынесли вердикт: «Превосходит местных радиотелевизионных дикторов».

От Веры Сергеевны я получила тему диплома и напутствие: «Правильное произношение – ваша лучшая визитная карточка». Этой карточкой я пользуюсь много лет, к тому же она служит прекрасной рекомендацией. Часто мне задают вопрос: «Где вы учились во Франции?» И я с нескрываемым торжеством в голосе отвечаю: «Училась в Москве. У нас, знаете ли, блестящая лингвистическая школа».

Правда, французские друзья подсмеивались надо мной: «Сразу видно, что ты иностранка. Говоришь слишком правильно и литературно». Ещё бы! Занятия с Ириной Львовной Филимоновой по её же учебнику для студентов старших курсов языковых вузов вооружили нас такими знаниями, умениями и навыками, что мы готовы были ринуться в любой филологический бой. А самое важное – Ирина Львовна заставляла тщательно работать над ошибками, что я и делаю до сих пор.

Кроме массы достоинств Ирина Львовна обладала ещё кипучей энергией и невероятным темпераментом. Она отвечала на факультете за культурно-массовую работу, и под её руководством мы непрестанно в чём-нибудь участвовали, посещали мероприятия в Библиотеке иностранной литературы, выстаивали очереди на выставки, недели кино и гастрольные спектакли из Франции. Она также поддерживала опасные контакты с французским посольством, а оно за это раз в месяц давало всему факультету возможность приобщиться к недублированным фильмам.

До сих пор помню сцену из мелодрамы о провинциальной жизни с невозмутимым Жаном Габеном в главной роли. Жена узнаёт о наличии у мужа любовницы. На концерте в местном замке она некоторое время рассматривает обнажённую спину соперницы в роскошном вечернем туалете и затем гасит о неё недокуренную сигарету, после чего герой Жана Габена возвращается к жене, а я на всякий случай не ношу платьев с вырезом сзади.

Не только на просмотрах старого кино, но и в жизни у нас на факультете кипели нешуточные страсти. Так сказать, amour toujours в действии. Начать с того, что каждый осенний призыв в колхоз на уборку урожая заканчивался смешанным франко-английским браком, т.е. кто-нибудь из нас, «француженок», доводил студента с английского переводческого до ЗАГСа, а вот выйти замуж за иностранца – совсем другое дело. Такой поступок приравнивался к измене Родине и строго наказывался. Изменница сначала исключалась из рядов ВЛКСМ, а затем автоматически – из института.

Однажды в вестибюле появилось огромное объявление о внеочередном факультетском комсомольском собрании, на повестке дня которого стояло рассмотрение персонального дела студентки IV курса. Нас собрали в актовом зале с рядами, расположенными амфитеатром наподобие римских цирков. Мы заняли места на скамейках за столами-партами с откидными крышками. Внизу, на сцене, за длинным столом с зелёным сукном и графином воды расположились руководящие факультетские чины. Собрание открыл секретарь партбюро. Своей речью он заклеймил девицу, вознамерившуюся сочетаться браком с подданным капстраны, что подрывало устои социалистического строя и бросало мрачную тень на весь идеологически выдержанный вуз. Подобное предательство требовало единогласного осуждения и изгнания из советского педагогического рая. Все последующие высказывания мало чем отличались от первого и друг от друга и заканчивались одинаковым приговором. От нас лишь требовалось в едином порыве поднять руку в знак одобрения.