Литературная Газета 6281 (№ 26 2010) - [72]

В свете таких рассуждений, здесь и сейчас не могу не заговорить об одной давней несправедливости, не сломившей, но надломившей талантливого человека и через него выявившей начало тенденции 60-х: чётко определять, кого считать носителями истины и властителями поэтических дум поколения шестидесятников, а «кто рылом не вышел». Это делалось чётко и определённо. По мере совершенствования свободомыслящей идеологии, как будто заранее продуманной где-то, кем-то, что само по себе несвобода.

Поэтому возвращаюсь к рассказу о съёмках знаменитого вечера поэзии в Политехническом, частично ставших ярким эпизодом фильма «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»). Была задумана съёмка, приглашена массовка, но слух о вечере поэзии в Политехническом разлетелся по Москве. Три дня снимали. Администрации зала пришлось вызывать конную милицию. Накал страстей в зале, видно на экране, был внушительный. Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Окуджава, Ахмадулина, Казакова. Красивые, юные, взволнованные от собственной распахнутости. От успеха.

А кто ещё участвовал? И был ли ещё кто?

Многие зрители рассказывали, что акценты трёхдневной съёмки в кино оказались смещены, что самый громкий успех выпал на долю коренастого юноши с сильным скульптурным лицом и мощным голосом. Сергей Поликарпов вышел к рампе. Начал читать:

Деревня пьёт напропалую –

Всё до последнего кола,

Как будто бы тоску былую

Россия снова обрела.

Первач течёт по трубам потным,

Стоят над банями дымки...

– Сгорайте в зелье приворотном,

скупые страдные деньки!

Зови, надсаживаясь, в поле,

Тоскуй по закромам, зерно.

Мы все досужны поневоле,

Мы все осуждены давно.

Своей бедою неизбытной –

Крестьянской жилой дармовой.

Нам и в ответе также сытно

За рослой стражною стеной...

Под Первомай, под аллилуйя

И просто, в святцы не смотря,

Россия пьёт напропалую,

Аж навзничь падает заря!..*

От такой смелости зал оторопел, и было молчание, но взорвалось оглушительными аплодисментами. Криками – «браво!». Он читал и читал. Его вызывали и вызывали. Такого успеха там не было ни у кого.

Разумеется, режиссёр фильма не мог без купюр. Его целью было показать тональность, которую несли в массы новые творцы. Разве стихи бывшего тогда студентом Литинститута Поликарпова выпадали из этой тональности? Нет. Однако он был явно, как говорят сегодня, неформат.

Публикую здесь, справедливости ради, и другие стихи Сергея Поликарпова, прочитанные тогда с непреходящим успехом.

***

Едва над входом гробовым

Вчерашнего всея владыки

Рассеется кадильниц дым

И плакальщиц замолкнут клики,

Как восприемлющие власть,

Как будто бы кутьёй медовой,

Обносят милостями всласть

Круг приживальщицкий дворцовый,

А прочим –

Вторят старый сказ,

Что бедам прошлым не вернуться...

Меняется иконостас,

А гимны прежние поются.

МАТЬ

Облетели в стылую осень

Лепестки золотые глаз.

Мама, мама...

Багрян и росен,

Август в спелых отавах увяз.

Коршун

Лисью шкуру рассвета

С лёта выстриг крылом косым.

Паутинное бабье лето

Стало вдовьим летом твоим.

Бабья доля горька, не слáдка –

Горше горькой полынь-травы.

Повязала судьба солдатку

Полушалком чёрным вдовы.

Хмарь тащила дожди по увалам

От Вершка на Волчий Посад.

За мальчонкой, сынишкой малым,

Вдвое нужен теперь догляд.

– Вот отец-то был дома кабы!..

Охи-охоньки! –

В тридцать лет

Всё сама – и мужик и баба,

Запрягаешься в каждый след.

Не хотелось с судьбой мириться,

В девках ты боевой слыла,

Поздним цветом кофта из ситца

На плечах твоих зацвела.

Слёзы девки – туман утрами.

Вдовья слёзка – с привесом пуд.

Над тобой заходил кругами

Холонящий шмелиный гуд.

Словно поздний, загустший взяток

В тех цветах

Опьянял шмелей...

Недолюбленный цвет солдаток

Вянул в лапах седых ночей.

В осень стылую облетели

Лепестки золотые глаз.

Эти руки – мои качели,

Как беспомощен я без вас!

Пахнут руки пристывшим талом,

Словно запах детства тая...

Пригляди за мальчонкой малым,

Молодая мама моя!..

ДЕТСТВО

Меня давно зовут мальчишки дядей.

А может, мне сейчас всего нужней,

Ни на кого с опаскою не глядя,

Водить на свисте в небе голубей.

А может, мне нужней, рубаху скинув,

Прямой, как гвоздь,

забить в ворота мяч

И, оседлав лихую хворостину,

По мураве витой пуститься вскачь.

И дать в галопе сердцу разгореться,

Чтоб встречный ветер память

взворошил...

Страна незабываемая, детство,

Я никогда в ней, сказочной, не жил.

Житейскими заботами навьючен,

Её прошёл я наскоро и зло.

Позёмкой переменчивой и жгучей

Следы мои на тропах замело.

Плывут в куге с забытых лодок вёсла.

На луг мальчишки выкатили мяч...

А я такой непоправимо взрослый,

Такой средь них непоправимо взрослый,

Хоть плачь...

***

У Аксиньи

Брови сини,

Словно галочье перо,

В пятистенке у Аксиньи

От тафтовых кофт пёстро.

Крутогруды, как тетёрки,

Бабы сбились в тесный клин.

Не девичник,

Не вечёрка –

Свядшей юности помин.

Хороводит над домами

Вьюга шалая с полей,

Невдовеющие дамы

Ищут вдовых королей.

Восседают посредине

Боги хмеленных сердец –

Два калеки с половиной

Да с гармошкой оголец.

«Ох, война, война, война,

Как ты баб обидела:

Заставила полюбить,

Кого ненавидела».

У Аксиньи

Брови сини,