Литературная Газета 6279 (№ 24 2010) - [58]

Развевая полами халата, Балерунья ведёт меня в глубь квартиры. То, что она проводит меня в гостиную, – знак. Гостиная значит, что допуск к её сокровищам не исключён. Гостиная у неё – это почти будуар, сигнал доверительности, тем более что сейчас в ней устроен интимный полумрак-полусвет; если бы допуск до сокровищ категорически исключался, она привела бы меня в столовую.

– Вид у тебя, чтоб ты знал, будто у тебя морская болезнь, – роняет Балерунья, когда я утопаю в большом, сработанном для двух таких, как я, кожаном кресле, а она, налив мне пятизвёздочного коньяка «Арарат», себе бокал красного французского вина, забросив ногу на ногу и открывшись почти до паха, устраивается подле меня на круглом толстом подлокотнике. – Что-то я и не припомню, чтобы мне приходилось видеть тебя таким.

Не приходилось, почти наверняка. Рядом с Балеруньей, если не хочешь утратить её интереса к себе, нужно быть победителем, человеком успеха. Страдальцы, неудачники, растяпы ей не нужны, она откажет такому в своём обществе, только почувствует его конченность, без жалости. Вот до чего я дошёл – позволяю себе предстать перед нею таким, рискуя нашей двадцатилетней близостью. Которая отнюдь не всегда была телесной, но которой я всегда дорожил – одинокому волчаре нужен камелёк, к которому он может прийти и погреться, пусть огонь этого камелька и согреет тебе только один бок.

– Милая Лиз… – рассыпаю я смешок. – Ты заблуждаешься, морской болезнью я страдаю лишь возле тебя: столь сильно ты мне кружишь голову.

С ней надо трепаться, забавлять её, быть ей интересным. И только в виде трёпа можно высказать ей свою просьбу.

– Да, – словно потягиваясь, произносит она, – не ты один, у кого кружится голова. Но я тебе верна. Ты обратил внимание, сколько лет, а я тебе верна?

– О, какая ты верная подруга! – говорю я. – Вернее, не видел. И щедрая: «Арарат» пять звёздочек. Это покруче всякого «Хенесси»!

– Что ты имеешь против «Арарата»? – вопрошает Балерунья. – Чтоб ты знал, понимающие люди считают «Арарат» пять звёздочек лучше всякого «Хенесси»! Пьёшь, наверно, всякую дрянь подешевле вроде палёной водки?

Это она перебирает. Ей прекрасно известно, что я отнюдь не большой любитель выпить, а потому весьма разборчив в напитках и пить палёную водку – это уж извините. Но кое в чём она не далека от истины: когда приходится покупать на свои, то приходится покупать что подешевле.

– Стараюсь пить на даровщинку, – отвечаю я ей. – Вот, что-нибудь вроде «Арарата» пять звёздочек. Неплохой, знаешь, коньяк, понимающие люди говорят, получше «Хенесси».

Балерунья смеётся. Ей приятен мой трёп, такая пряность в разговоре по ней. Перец и гвоздика в блюде – это по её вкусу.

Так, в трёпе, сыпля перцем с гвоздикой, я раскатываю перед ней дорожку того разговора, ради которого приехал.

– Подожди-подожди, – перебивает она меня. – У тебя трое детей?!

До нынешнего дня, несмотря на наши двадцать лет, она и понятия не имела, что я столь многодетный отец. Её не интересовало, а я не полагал нужным обременять её таким знанием. Сын от первого брака, но он уже в том возрасте, в котором Данте заблудился в сумрачном лесу, и мне только остаётся удивляться, что за этим мужчиной я когда-то стирал обделанные пелёнки. Дочери от второго брака тоже уже изрядно, двадцать два – пора бы и диплом получить, и замуж бы можно, но она всё ищет себя, меняя один университет на другой, а замуж в двадцать два теперь кто выходит? – и моя шея по-прежнему не свободна от неё. Однако настоящая моя головная боль – мой второй сын, её родной брат. Мало того, что из-за асфиксии при рождении он пошёл в школу с задержкой на год, так нас с моей второй женой угораздило столь неудачно зачать его, что, если он не поступит в университет с первой попытки, в осенний призыв его неизбежно загребут в армию. Мерси боку, я отслужил положенные тогда три года срочной куда в лучшие времена, когда никакой дедовщины не было и в помине, но и тогда, вернувшись из армии, я никому не посоветовал бы отправляться на срочную добровольцем, как мне пожелать сыну казарменной жизни по нынешним временам? А ему до окончания школы – несколько месяцев, в теперешней школе не могут даже научить грамотно писать, одно спасение – репетиторы, но репетиторы – это деньги, деньги, и какие!

– Послушай, – перебивает Балерунья меня в другой раз, – но ты же в разводе с их матерью? Вы же не живёте вместе. Или я ошибаюсь?

Она не ошибается. В разводе, в разводе, хотя и неофициальном, и уже тыщу лет. И Балерунья не последняя тому причина, и прекрасно знает это, но ей хочется насладиться лишним подтверждением этого знания.

– Мало ли что, не живём. – Я стараюсь, чтобы в голосе у меня не было и следа тяжести, чтобы он звучал, будто у нас идёт всё тот же трёп. – Я ведь отец. Я не считаю себя свободным от своих отцовских обязанностей.

– Боже мой! – восклицает она. – Я и понятия не имела, что ты такой положительный! Слушай, ты ужасно, ужасно положительный! – Её узкая быстрая рука расстёгивает мне ворот рубашки и проникает на грудь. – Я даже не понимаю, нравится мне это, что ты такой положительный, или нет. Надо бы понять!