Литературная Газета 6259 (№ 04 2010) - [14]

Снова замерло всё до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.

Только слышно – на улице где-то

Одинокая бродит гармонь.

Для стихов Исаковского характерны афористичность, простота: «Я на свадьбу тебя приглашу, А на большее ты не рассчитывай», «Люби ж, покуда любится, Встречай, пока встречается», «Хороша страна Болгария, А Россия лучше всех».

Но одно из лучших его стихотворений – это, безусловно, «Враги сожгли родную хату…» (1945). Здесь нет ни лишних слов, ни красивостей, но за каждым словом – судьба, и судьба не отдельного человека, а всего народа.

Не прибегая, как всегда, к специальным литературным приёмам, Исаковский одной поэтической интонацией придаёт произведению былинный характер:

Пошёл солдат в глубоком горе

На перекрёсток двух дорог,

Нашёл солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

То же самое можно сказать о мистическом характере этого стихотворения. В нём нет слов «Бог» или «душа», но есть, как в сказках, разговор живого и мёртвого человека:

Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал,

И только тёплый летний ветер

Траву могильную качал.

Андрей ВОРОНЦОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии:

Баня на колокольне

Литература

Баня на колокольне

ЛИТПРОЗЕКТОР

Алексей ШОРОХОВ

Вячеслав Пьецух. Искусство существования: Эссе, рассказы . – М.: ЭНАС, 2009. – 224 с.

ПУШКИН И МЫШИ

Современная проза продолжает нас беззастенчиво радовать. Особенно радует автор, поборовший разного рода рыночные соблазны и оставшийся верным самому себе. Таков Вячеслав Пьецух; в своей новой книге он твёрдо сторонится лукавых поветрий и модных тем. Среди его героев вы не найдёте банкиров и элитных проституток, напротив, ощущая явный упадок рода человеческого, Вячеслав Алексеевич смело раздвигает привычный круг своих персонажей (пьяные сантехники, разлагающиеся тунеядцы, анемичные деревенские старухи и т.д.) и обогащает его представителями животного мира и литературной классики. Получается волнительно.

Казалось бы: чем может удивить поездка в Пушкиногорье? Ан нет, удивительное рядом и поджидает читателя с самого начала. (Тем более что книга рассчитана, как сказано в аннотации, не на простого читателя, а на «квалифицированного».) И вот уже при подъезде к «сельцу Михайловскому» мы узнаём, что некогда принадлежало оно «могучему российскому писателю семитского происхождения». Тут «квалифицированный» читатель непременно поставит галочку, а «квалифицированный» издатель – две. Дальше, правда, немного достаётся Аполлону Григорьеву (с происхождением неясно), но в воздухе-то, в воздухе уже запахло весной. Поэтому и не удивляешься, когда узнаёшь, что «соседняя Тверская губерния ещё вся лежит в снегах, грязно-белых, как давно не стиранное бельё, а тут веет чем-то средиземноморским», возможно, даже ближневосточным.

Однако вставший на скользкую дорожку волнующих открытий в области этнического автор уже не может остановиться и задумывается о происхождении видов вообще. Так, с грустью, многим не знакомой, мы узнаём, что всего лишь «два гена» отделяют карпа от белки, а белку – от Пьецуха (в другом месте, правда, писатель признаётся, что происходит от каракатиц).

Но и это ещё не всё, и на обратной дороге из трактира в Михайловском они каким-то странным образом воссоединяются (гены то есть) и дарят природе совершенно новый вид – «собаку-девочку». Что это – Вячеслав Алексеевич не поясняет, мы же со смущением боимся предположить.

Поздно! Движимый такими невероятными открытиями автор начинает «подозревать чувственность» даже «у мышей». Размышления о «чувственности мышей» естественным образом приводят его к мыслям о женщине; «о женщине вообще» и о жене в частности. Размышления о жене заканчиваются мыслями о смерти. Мысли небогатые. Но – характерно.

ПО СЛЕДАМ ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОЗЫ

О городе, точнее о столичном мегаполисе, Пьецух пишет с нелюбовью. Оно и понятно, потому что здесь «господствующий элемент народонаселения – уголовник». Каковое обстоятельство, как и жена, опять же наводит на мысли о смерти. Возможно, даже насильственной. С элементами грабежа.

Поэтому автор устремляется «за 101-й километр», сиречь в деревню.

Деревня преображает. Тут-то уж точно – тишь да благодать. Даже за будущее писателя успокаиваешься: мол, и не такие души деревенская тишина врачевала.

И в самом деле: петух поёт… косу точат… народ деревенский «по-своему замечательный»… Но знаете, даже из этой идиллии нет-нет да и брызнет: «Я, в общем-то, хорошо себя чувствую, но струя, конечно, не та». Это народ о себе, в смысле – о струе.

После «струи» – сразу же и с пафосом об Энгельсе, Фейербахе и бытии Божием (это уже не народ, а Пьецух).

Скромно и со вкусом. На несколько абзацев. Бытие доказано.

Вот, собственно, и всё «Искусство существования».

Что ж, доброжелательно допустим мы, эссеистика не самое лучшее в человеке, зато художественное в нём, оно… Словом, впереди сладостное чтение самой прозы автора. С небольшим отступлением. Очень уж захотелось обратиться к начинающим писателям: если вам не терпится сразу стать знаменитыми и получать по десять долларов за строчку, как Хемингуэй, не вздумайте сидеть ночами и по сто раз переписывать свои опусы. И упаси вас Бог страдать! Главное – придумать нужное название. Хотите прославиться, назовите свою повесть по-взрослому… ну хотя бы «Старик и поле». Или «Над пропастью в овсе». И всё! Издатели в обмороке, публика в восторге, вы в шоколаде.