Литературная Газета 6257 (№ 01 2010) - [24]

– Однако ваше издательство не ограничилось только изданием трудов Константина Леонтьева…

– Безусловно, и связано это было с произошедшей в России в 90-е годы прошлого века страннейшей социальной трансформацией, которые редко случались в истории. Опять открылась возможность для спора, как когда-то между славянофилами и западниками о поисках нового курса для России. Русский интеллектуал вот уже два века подряд застаёт западную мысль, западную культуру в качестве продвинутой, уже осуществившей прогрессивный отрыв от той понятийной техники и круга проблем, которые достались ему по наследству в качестве родных, собственных, привычных. Это явление обнаруживается на фоне пресловутого исторического отставания от Запада, которое мы не устаём констатировать независимо от всех пережитых Россией катаклизмов и переживаемых ситуаций. Но когда интеллектуал, пленённый Западом, делается восприимчивым к бессознательному импульсу – вернуться домой, – он в процессе освобождения от «самоотчуждения в несобственном содержании» с необходимостью продумывает фундаментальные основания Запада, не оказавшиеся для него непоколебимыми точками опоры, и, таким образом, зачастую совершает предварительный заход в ту сущность западной судьбы, которая лишь позднее начнёт открываться самим западным мыслителям. Именно понимание такого положения дел вывело на необходимость дать русскому читателю произведения того круга западных мыслителей, которые ему были до поры неизвестны. Это испанец Х.Д. Кортес, француз Ж. де Местр, итальянец Ю. Эвола, представители «консервативной революции» Э. и Ф. Юнгеры, К. Шмитт, Г. Фрайер, которые уже тогда, в 20-х, 30-х годах ХХ века, глубоко осмысливали произошедшее с западной государственностью как таковой и те проблемы, которые ожидают западного человека.

Беседу вёл Владимир ШЕМШУЧЕНКО

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Вольная избыточность сил

Библиоман. Книжная дюжина

Вольная избыточность сил

М.М. Кононова. Итальянские отзвуки в творческой судьбе Марины Цветаевой . – СПб.: Алетейя, 2010. – 424 с.: ил.

Юная Марина Цветаева запомнилась её сестре Анастасии такой: «Её лицо римского отрока оживлено нежным румянцем». Античную внешность поэтессы отмечали и другие современники. Античность во многих проявлениях присутствовала и в доме отца, известного историка искусств, директора Румянцевского музея, создателя Музея изящных искусств (ныне – Государственный музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина) Ивана Владимировича Цветаева. Тем более странно, что Марина Ивановна в отличие от многих поэтов Серебряного века не посвятила Италии, её городам и достопримечательностям ни одного самостоятельного произведения. Чисто «итальянскими» можно считать лишь две цветаевские пьесы, посвящённые знаменитому авантюристу Джакомо Казанове. Но на страницах своих записных книжек поэтесса неоднократно размышляла о природе страны, о её поэтах и художниках. Да и в поэзии не раз обращалась к древнеримским и итальянским образам и метафорам. Исследованию природы и особенностей итальянских культурных преломлений (отзвуков) в творческой судьбе Цветаевой и посвящена эта работа, следующая положению, высказанному в 1915 году филосо-фом Н.А. Бердяевым: «Русская тоска по Италии – творческая тоска по вольной избыточности сил, по солнечной радостности, по самоценной красоте».

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Тут не заблудишься

Библиоман. Книжная дюжина

Тут не заблудишься

Елена Пучкова. Неприкаянные души : Сборник новелл. – М.: «ИД «Флюид», 2010. – 188 с.

Порой, чтобы лучше понять автора, любопытно узнать, как он относится к собратьям по цеху, к творчеству другого литератора. Елена Пучкова, профессиональный филолог, поэт, прозаик и переводчик, даёт нам такую возможность. Заключающее сборник эссе «Объяснение в любви» звучит гимном подлинной поэзии. И продиктовано безудержным желанием поделиться с окружающими радостью открытия таланта, обитающего по соседству. Окружающие могут противиться: имеем мы право не думать о стихах?! На что Елена сурово ответствует: «Имеете, если стихи плохие. А если хорошие – нет!» Речь шла о поэзии Юрия Левитанского. Но мы-то с вами – о Пучковой. Неприкаянным душам будет уютно в её сборнике. Поскольку там много искреннего, но в то же время деликатного, непоказного чувства. Много точного и узнаваемого. И даже расставлены вешки для тех, кто страшится заблудиться в незнакомом культурном пространстве: новеллы «Полёты во сне и наяву», «Основной инстинкт». И в то же время – это очень традиционная проза, вобравшая в себя всё то лучшее, что накоплено российской изящной словесностью. Из этой копилки Елена Пучкова берёт умело и делится щедро.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Математик в гостях у странника

Библиоман. Книжная дюжина

Математик в гостях у странника

Даниэль Кельман. Измеряя мир : Роман / Пер. с нем. Г. Косарик. – СПб.: Амфора, 2009. – 319 с. – (Серия ФРАМ).

Книга австрийского писателя, который считается одним из ведущих немецкоязычных авторов «новой волны», посвящена двум выдающимся учёным прошлого – Александру фон Гумбольдту и Карлу Фридриху Гауссу. Первый из них объехал почти весь свет: «…открыл природный канал между Ориноко и Амазонкой, взошёл на самую высокую гору, известную в подлунном мире, собрал коллекцию из тысяч растений и сотен животных… он разговаривал с попугаями, раскапывал захоронения, он измерял на своём пути всё подряд – каждую гору, реку и озеро, он залезал в каждую дырку Земли, он перепробовал больше ягод и вскарабкался на большее количество деревьев, чем это можно было себе представить». Второй, великий математик, панически боялся путешествий – книга открывается трагикомическим эпизодом, когда Гаусс в великом смятении духа всё-таки решается ненадолго покинуть дом, отправляясь по приглашению Гумбольдта на важную встречу естествоиспытателей. Повествование саркастично, изящно и весьма познавательно. Кельман пишет свои произведения, сочетая традиционные литературные формы с постмодернистскими приёмами, отлично чувствуя грань, за которой литература сменяется хаосом филологических конструкций.