Литературная Газета 6250 (№ 46 2009) - [24]

и рушились эти миры.

А жизнь погрубее была,

для этих стихов не годилась –

в глагольные рифмы просилась

и ритмы простые брала.

И, чтобы о ней говорить,

пришлось мне иному учиться:

не то чтобы снова родиться,

но всё, что умел, призабыть.

Как видно, от этих утрат

я стал не бедней, а богаче,

поскольку, поздравив с удачей,

был мастер мой искренне рад.

А я всё боюсь, что строка

начнёт холодеть от старанья,

когда вдруг на чистописанье

нет-нет да собьётся рука.

                         1966

КАНДАЛЬНЫЙ

(Варлам Шаламов)

Всё было: сума и тюрьма,

полжизни он пробыл вне жизни,

а вот не растратил души и ума

в своей беспощадной отчизне.

В нём то всесоюзное зло,

что помнят проклятые годы,

вселенским добром и строкой проросло

на почве нездешней свободы.

За всё и за всех отстрадав,

он жил, словно стланик под снегом,

но, всё-таки новым пророком не став,

остался в аду – человеком.

А мир, пребывая в тщете,

не видит горящего взора,

не чует в колымской его доброте

возмездия и приговора.

                                       1968

ПАХРИНСКИЕ ПОСИДЕЛКИ

(Александр Твардовский)

Читать. И жизнь рассказывать велит.

Сидит напротив, утренний и хмурый.

Не пьёт, не ест. Лишь курево смолит,

весь отрешённый от литературы.

Рассказываю жизнь ему свою –

о родословной хочет знать подробно,

и я, как перед Богом, не таю

ни горести, ни правды неудобной.

Молчит. Не ест, не пьёт. А я ему,

стараясь не завыть, о родовой

потраве говорю – и годовые

сибирские свои считаю кольца

и, в частой смене перепохорон

сам одеревенев, уже не в силах

ни заикаться, ни молчать… Вдруг он

хватает полстакана – и впритык

к словам моим свои раздумья ставит:

«Давно отцами стали дети,

Но за всеобщего отца

Мы оказались все в ответе,

И длится суд десятилетий,

И не видать ещё конца…»

Влажнеет волос, лоб. А голос глух,

глаз тёмно-сер от боли, сигарета,

дымя, послушно гаснет в жёлтых пальцах.

И вновь молчит. И вновь не пьёт, не ест,

а курит, отлепив со лба седую прядку.

Я чувствую душой: меж нами что-то есть

важней, чем общий стол… И не гоню догадку:

и то, что сыновья врагов народа – мы,

и что нести свой крест

любому не по силам,

и что в России жить без опыта тюрьмы

нельзя, иначе как – быть ей судьёй и сыном?

1971, 1989

НЕЯСНОСТЬ

(Сергей Дрофенко)

Ты писал о смерти, как о жизни,

друг мой бедный, и ушёл давно,

потому тебе в моей отчизне

жить посмертно стало суждено.

И теперь, когда так не хватает

твоего участья и тепла,

жизнь моя в твою перерастает,

и совсем неясно, чья прошла.

                                         1984

РАСПЕВАНЬЯ

(Николай Тряпкин)

Коля Тряпкин вспомнился… К чему

он ко мне явился с ночевой,

извиняющийся, красногубый,

удивлённый, что ещё живой.

Оказалось, оба мы заики,

оба далеко не москвичи,

но зато в духовном переклике

были и щедры, и горячи.

Он завыл стихи – я удивился.

Начал я – и он, оторопев,

подхватил, – так на года продлился

двух провинциалов перепев.

За стеной литинститутский гений,

притомив подружек и вино,

в поисках высоких откровений

вламывался в мир через окно.

Долго не спускался сон к общаге,

и на голых койках мы вдвоём

с Колей Тряпкиным, два бедолаги,

ночь провыли – каждый о своём.

Нам на лютнях ангелы играли,

как, наверно, больше никому.

Жалко, все друзья поумирали –

что-то не поётся одному.

                           2000

СТЕПНЯК

(Владимир Цыбин)

Родительница-степь, увы, далёко,

ни плугом, ни судьбою не поднять

её целин, а уж по воле Бога

и мы уходим предков догонять.

Творящая, безудержная сила

ещё России послужить могла,

да время ей осанку покосило,

эпоха перемен с пути свела.

Любая власть казачество ломала,

отстёгивала, чтобы не казнить,

чем у себя самой же отнимала

возможность первородство сохранить.

И горько, что казак ни в труд, ни в сечу

не кинется, как в омут головой,

и я Володи Цыбина не встречу

на внуковской тропинке полевой.

                                                              2001

14 АПРЕЛЯ

(Светлана Кузнецова)

Это твой, ровесница моя,

день рожденья. Что же, сдвинем числа

около кувшина бытия,

запотевшего от стужи смысла.

Как ты с Богом там наедине?

Над какими безднами витаешь?

Что ещё, ворожея, и мне,

и России нашей нагадаешь?

Из небесной тайны ледяной

знак подав, по-прежнему печальный,

вечностью ты чокнешься со мной,

словно штучной рюмочкой хрустальной.

                                                          2004

ПОЮЩАЯ ТЕНЬ

(Булат Окуджава)

То ли сцену поделить и славу,

то ли сдуру, только цельный день

Окуджаву и «под Окуджаву»

исполняли все кому не лень.

К ночи он и сам возник в концерте,

чтоб напомнить хору о себе, –

в самоволку выскользнул из смерти,

заиграл судьбою на судьбе.

Эпигонов враз как не бывало,

а на всех телеэкранах – он! –

оттепели зябкий запевала,

звукоцвет глухонемых времён.

Позабыты дни надежд и страха

под ресниц и рук знакомый взмах.

И у тени, вышедшей из мрака,

тоже, тоже слёзы на глазах.

                                            2004

ПЕСНЯ

(Анатолий Жигулин)

Жигулин петь любил и своедельной песней

брал сотрапезника в бесхитростную власть.

А чтобы слушателю было интересней,

ещё обсказывал, как песня родилась.