Литература и культура. Культурологический подход к изучению словесности в школе - [9]

Шрифт
Интервал

М. М. Бахтин помещает в центр этого общения не текст вообще, а слово, взаимное общение людей. Он видит «человека там, где речь, речь там, где диалог, диалог там, где литература», литературный процесс, а шире – где существует силовое поле культуры[18]. Литературный текст дает «многогранность ракурсов», он ставит человека «на перекресток» коренных форм диалога, а тем самым и на перекресток коренных форм бытия, так как с позиций философии культуры и само бытие, его осмысление может рассматриваться «как если бы они были произведением»[19]. Поэтому бытие в культуре, общение в культуре есть общение и «проживание» жизни на основе произведения.

В бахтинских работах понятие текста дается в тройном освещении. С одной стороны, текст в узком смысле слова – это речь, отстраненная от человека, запечатленная при помощи знаков. С другой стороны, текст – это живая речь человека в процессе его общения, но понятая и доведенная до идеи текста, т. е. способная быть интерпретируемой вне присутствия человека. И, наконец, текст – это любая форма передачи смыслов в знаковых системах. Все эти три измерения текста связаны в теории Бахтина с пониманием произведения как формы самосознания и формы общения культур.

Бахтиным обоснован и новый – культурологический смысл филологии, заключенный в идее «текста текстов» – текста-монады, отражающего в себе и втягивающего в себя существовавшие и возможные тексты. Вобрав бытийный смысл других текстов, а шире – текста определенных культур, каждое художественное произведение раскрывает свой смысл на грани культур как общение, диалог сознаний, личностей, культур.

Так, например, в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» главный герой оценивается не только с позиций быта и бытия русской жизни второй половины XIX в., но и с позиций христианства с его главной заповедью: «Не убий!» Вместе с тем трагедию Раскольникова можно сопоставить с трагедией Эдипа, мучительно осознающего свое преступление, которое предопределено древним хаосом, роком, с ним отчаянно, но тщетно борется герой. Преступление Раскольникова определяется его выбором между «теорией» и «натурой». Его трагедия – проникновение хаоса внешнего мира в цельное внутреннее «я» героя. И следствие этого – создание антигуманной теории.

«Малое» и «большое» время жизни произведения

Настоящее произведение культуры как бы существует одновременно в пространстве многих культур, живет одновременно в двух временах – «малом» (время сегодня) и «большом» (время всегда). «Малое время» можно определить как синхронное время, большое – как диахронное. «Малое время» проявляет себя пространственно. Это конкретный историко-географический хронотоп. Оно претендует на жизнь в «большом времени», пытается объявить себя «большим». Это свойственно многим произведениям так называемой массовой литературы, которые стремятся тотально захватить весь культурный космос.

Вершинные творения, воплощая высшие достижения художественной практики своей эпохи, ее прогрессивные идеи и тенденции, не принадлежат только этому «малому времени». Они побеждают, преодолевают тяготение пространства, его хаос, становятся культурным знаком, кодом культуры, обретая жизнь всегда. Поэтому, если жизнь в «малом времени» ограничивается вчерашним днем, то жизнь в «большом времени» – это неумирание художественного творения, его движение из прошлого через настоящее в будущее.

В культурологии и методике преподавания литературы жизнь художественного произведения в «большом времени» рассматривается как некая «биография», которую «дописывают» все новые и новые века. В ней можно выделить следующие этапы: «предысторию», «время рождения», «постисторию», «современное звучание»[20]. «Предыстория» произведения связана с его свойством заключать в себе, концентрировать сюжеты, мотивы, образы, идеи, символы, архетипы творений прошлого, принадлежащих к разным культурным эпохам, в том числе и к фольклорным сюжетам и мотивам, образам, которые можно обнаружить в художественной структуре любого крупного творения. Художественный текст, словно собирающая линза, фокусирует в себе культурную информацию, накопленную в прошедших веках. Мотивы, сюжеты, коды, образы создают ощущение культурной «объемности» художественного текста, его интеллектуальной насыщенности. Это особенно хорошо видно в произведениях, вошедших в библиотеку классики, например в романах И. С. Тургенева «Отцы и дети», И. А. Гончарова «Обрыв», М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и др. Поэтому справедливо будет утверждать, что любой значительный автор словно стоит на плечах гигантов, которые жили до него.

«Время рождения» литературного произведения – история его создания. Для ее изучения необходимо выяснить, какие социально-общественные факты и обстоятельства, философские и нравственные идеи положены в основу художественного замысла, как работал автор над текстом, его жизненные и литературные источники. Д. С. Лихачев в этой связи писал: «Чтобы воспринимать культурные ценности во всей их полноте, надо знать их происхождение… знать, как, когда и при каких обстоятельствах оно было создано»


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.