Литература и культура. Культурологический подход к изучению словесности в школе - [124]

Шрифт
Интервал

Как показывает опыт, пока самым продуктивным методом изучения поэм является комментированное чтение, в ходе которого учащиеся овладевают навыками анализа поэтических текстов Клюева, расшифровкой его художественных образов, восходящих к этнопоэтике. Комментирование осуществляют учитель и группа учащихся, получившая у него консультации.

Продуктивным на данном уроке может быть обращение к поэме «Деревня». Основной пафос поэмы – воспевание эстетики быта и красоты духа русской деревни, вписанной в контекст русского бытия, и печальная песнь о ее трагической судьбе, обусловленной победой в ней темных, бездуховных сил.

Начинается тема с ключевого клюевского образа избы. Он варьируется, приобретает новые детали. Вместе с тем в нем отчетливо задана система пространственных координат и ориентиров. Изба – космос в миниатюре со своим низом (земляным полом) и верхом («шеломом»), т. е. крышей, где «роятся звезды». Своим иконным Спасом – урожайным Богом, домашним:

У Бога по блину глазища, –
И под лавкой грешника сыщет (663).

Здесь важна еще одна деталь: Бог – рукотворный: «Писан Бог эографом Климом» (663).

Обитателей своей избы поэт наделяет чертами богатырства, соединяющими в себе былинные и раблезианские мотивы («баба с пузаном – / Не укрыть кафтаном, / Полгода, с телку весом»).

Пространство избы включено в обобщенный сказочно-условный русский пейзаж – «тучи с лесом». Это символ Земли русской, вечного пути, тревоги, движения. Ассоциативно возникают новые пространственные ориентиры: Бухара, Алтай, Волга, Обь, задающие ее географические рамки. Как замечают учащиеся, в поэме художественное пространство строится по аналогии со «Словом о полку Игореве» и включает в себя исторические знаки (Иван Третий, Куликово поле). Так создается образ земли, соединяющий в себе природу, топонимику, время, историю.

Этот обобщенный образ включает в себя ряд архетипов, который открывается архетипом красной девушки (у Клюева «девки») – знака красоты, молодости, любви. Он включен в лирический контекст («Ах девки – калина с малиной, /Хороши вы за прялкой с лучиной») и исторический («Вон Полоцкая Ефросинья, / Ярославна – зегзица с Путивля / Евдокию – Донского ладу/ Узнаю по тихому взгляду» (664).

Если в девках автором отмечается их красота, верность, скромность («тихий взгляд»), то в парнях – разбойничья их удаль, богатырство. Для этого автором задается контекст знаков-имен: Васька Буслаев, Коловрат:

Ах парни – Буслаевы Васьки,
Жильцы из разбойной сказки,
Васе лететь бы только на Буяны
Добывать золотые кафтаны!
Эво, как схож с Коловратом,
Кучерявый, плечо с накатом (664).

Дополняют систему архетипов «Деревни» архетипы матерей и стариков (дедушек). Первые ассоциируются с райской яблоней, Богородицей с «немеркнущим» светом материнской любви, вторые с «ржаными, ячменными ликами» – символизируют святость и мудрость стариков.

Интонация в поэме неожиданно меняется, звучит причитание-заклинание:

Ты Рассея, Рассея-матка,
Чертовая, заклятая кадка! (664)

В тексте появляется образ «черта рогатого», олицетворяющего зло. Исчезает поэтизация, эстетизация деревни, возникают мотивы крови, сжигающего огня, «маеты-змеи», «вьюги скрипучей», «волчьей тоски». Зло торжествует, гибнет духовность и сама душа деревни. Все это следствие великих прегрешений, совершенных «Рассеей»:

Мы тонули в крови до пуза,
В огонь бросали детей (665).

Примером вторжения этого бездуховного начала в тысячелетнюю крестьянскую культуру становится появление в деревне трактора. Здесь заметна явная перекличка с темой «железного коня» в поэме Есенина «Сорокоуст».

Поэтому следующим этапом урока может стать сопоставление этих двух произведений, системы их идей и образов. В ходе диалога выясняется, что Есенин один из первых поэтов в послереволюционные годы увидел и отразил в своем творчестве крушение тысячелетней крестьянской культуры. Приводим высказывания учащихся.

«Наступил индустриальный железный XX в., который ознаменовался столкновением города с деревней, и в этой схватке побеждал город. В нашей отечественной истории данный конфликт протекал особенно остро, так как Россия всегда была страной прочных деревенских традиций (в деревне проживала основная масса населения). Наступление этой индустриальной эпохи в поэме особенно хорошо передают следующие строки:

О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка,
Се изб бревенчатый живот
Трясет стальная лихорадка! (II, 80)»

«Конфликт между городом и деревней усугубила революция, приведшая к диктату рабочих над крестьянством. Поэт тяжело переживал эту трагедию гибели голубой, «древесной» Руси. Его поэма не случайно получила название «Сорокоуст»: поэт поет заупокойную песнь уходящей в небытие родной стране».

«Через всю поэму проходят два образа: образ «красногривого жеребенка», символизирующего все живое, одухотворенное, прекрасное, и образ поезда, «железного коня», этого монстра наступившей индустриальной эпохи. В соревновании этих двух коней победа за бездушным «железным гостем», словно явившимся из другого мира:

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней

Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.