Литература и культура. Культурологический подход к изучению словесности в школе - [122]

– В финале романа ставится проблема искупления зла, прощения злодеев. Каждый может спастись, никому в этом не отказано. Человек начинается с преодоления страха, со способности к состраданию, с пробуждения совести.

– В этой связи уместно будет вспомнить эпизод из романа, в котором божий человек Яша вспоминает евангельский рассказ об одном из распятых вместе с Христом разбойниках. В минуту смертной муки он обратился к Иисусу с искренним покаянием, и Христос простил грешника. Ненавидя всех этих «бесов» из войска Антихриста, которые мучают народ, Ю. Домбровский никого не лишает шанса на возрождение, спасение души.

Заключительный этап урока-семинара – обращение к роману Ч. Айтматова «Плаха». В ходе дискурса учащиеся размышляют о роли в нем евангельского пласта, сопоставляют сцену суда Пилата в «Плахе» с аналогичной сценой в «Мастере и Маргарите», выясняют, как евангельский сюжет преломляется в нравственных столкновениях Авдия с Гришаном и Обер-Кандаловым, Бостона с Кочкорбаевым и Базарбаем.

– Айтматовский евангельский сюжет – своеобразный диалог автора «Плахи» с Булгаковым. Его Иисус считает, что «царство истины» наступит на земле не во время его второго пришествия, а когда люди, пройдя через страдания и наказания Страшного суда, которые они сами себе уготовили, возвратятся к гуманистическим идеалам добра, ради которых он готов принять смерть. «На то я и родился на свет, – говорит Иисус Пилату, – чтоб послужить людям немеркнущим примером. Чтоб люди уповали на мое имя и шли ко мне через страдания, через борьбу со злом в себе изо дня в день, через отвращение к порокам, к насилию и кровожадности, столь пагубно поражающим души, не заполненные любовью к Богу, а стало быть, к подобным себе, к людям»[190].

– Айтматовский Понтий Пилат также не принимает гуманистической философии Христа, но он, в отличие от булгаковского героя, находит другие аргументы, считая, что человек – зверь. Он не может обойтись без крови, как «плоть не может без соли». Смысл жизни он видит в могуществе, богатстве и сильной власти: «Людей не научат ни проповеди в храмах, ни голоса с неба! Они всегда будут следовать за кесарями, как стада за пастухами, и, преклоняясь перед силой и благами, почитать будут того, кто окажется беспощадней и могущественней всех, и славить будут полководцев и их битвы, где кровь хлынет потоками во имя владычества одних и покорения и унижения других» (156).

– Своеобразным духовным двойником Иисуса в романе Айтматова является Авдий Калистратов. Он и проповедник, и борец, вступающий в поединок со злом. Авдий мечтает о братстве людей, преемственности культур, взывает к людской совести, стремится пробудить у своих современников чувство ответственности за мир вокруг.

– Можно ли назвать Авдия двойником Христа, ведь он слаб? Он только и умеет проповедовать, а все его попытки приостановить зло, образумить людей заканчиваются неудачей.

– Да, Авдий одинок, и в этом его слабость. Но главная причина его неудач в борьбе со злом видится в том, что в мире, который его окружает, попраны высокие идеалы, торжествует бездуховность. И этот мир не принимает проповеди Авдия.

– Идейный, нравственный спор Авдия с Гришаном, главарем «гонцов» за анашой, в чем-то продолжает диалог Иисуса с Пилатом. Пилата и Гришана объединяет неверие в человека, в социальную справедливость. Но если Пилат проповедует «религию» сильной власти, то Гришан – «религию кайфа», подменяя высокое человеческое стремление к нравственному и физическому совершенству наркотическим опьянением, проникновением к Богу с «черного входа».

– Действительно, деятельность Авдия кажется бесполезной. Сначала его жестоко, до полусмерти, избивают и выбрасывают из вагона «гонцы» за анашой, а затем, как Иисуса, распинают на саксауле молодчики из «хунты» Обер-Кандалова. Но разве напрасна жизнь Авдия? Его страдания, боль его души за людей, его нравственные деяния заражают других «мировой болью», побуждают вступить в борьбу с пороком. Победа над злом начинается с личного сопротивления каждого человека своим слабостям, равнодушию, конформизму, успокоенности. Здесь не может быть коллективных мероприятий, что-то вроде коммунистических субботников.

Особое место в исканиях Авдия занимает его богостроительство. У писателя эта сторона романа наиболее противоречива, поэтому нет необходимости подробно на ней останавливаться. В нашей практике мы ограничились лишь раскрытием сущности понимания Айтматовым идеи Бога-Завтра, который приходит на смену Богу-Вчера, то есть, иными словами, идеал Бога не сзади нас, а впереди, в будущем. «… Все люди, вместе взятые, есть подобие Бога на земле. И имя есть той ипостаси Бога – Бог-Завтра… Бог-Завтра и есть дух бесконечности, а в целом – в нем вся суть, вся совокупность деяний и устремлений человеческих, а потому, каким быть Богу-Завтра – прекрасным или дурным, добросердечным или карающим – зависит от самих людей» (153–154).

Заканчивается семинарское занятие совместным выводом, являющимся своеобразным резюмированием проведенного диалога. Отмечается, что возвращение к Христу как нравственному идеалу вовсе не означает стремления писателей угодить возрождающемуся религиозному сознанию многих наших современников. Оно обусловлено прежде всего идеей спасения, обновления нашего мира, лишенного «имени святого», трагедию которого предощущал еще в далеком 1918-м Александр Блок в своей поэме «Двенадцать».