Литераторы и общественные деятели - [15]

— Героиня изменяет герою, — вот и панталончики для Юрочки!

Мы создали такой забавный образ, что публика без улыбки не могла слышать имени:

— Калерия Назарьева! Калерия!

Затравленная, загнанная нами, она пряталась от нас за псевдоним, чтобы высказывать свои мысли, часто интересные, всегда добрые, всегда гуманные.

Кто стал бы читать статью по общественному вопросу, подписанную её именем?

— Ужасно интересно знать, что думает Калерия Назарьева.

Чтобы читали её мысли, она прикрывалась мужским псевдонимом:

— Н. Левин.

«К. Назарьева», бесконечная романистка, существовала для публики, незнакомой ещё с критикой.

Для публики, более интеллигентной, был «Н. Левин».

И, быть может, часто тот, кто с интересом читал статьи Н. Левина с насмешливой улыбкой говорил о «Калерии Назарьевой».

Зачем всё это?

О Боже! Если бы Горький был становым приставом, вытащил бы с постели обнажённую учительницу, подверг бы её грязнейшему, подлейшему «исследованию», — неужели, вы думаете, на него посыпалась бы хоть половина тех ругательств, насмешек, издевательств, которые сыплются теперь, когда он только написал несколько томов рассказов?

Если б Чехов был не писателем, а исправником, самым возмутительным, самым диким, взяточником, вымогателем, — неужели на него сыпались бы в таком изобилии злые эпиграммы, брань, насмешки?

Если б Боборыкин был даже не губернатором, а «вице» самым тупым, нелепым, смешным, необразованным, — неужели на него выливались бы такие ушаты помой, какие выливались за 40 лет его литературной деятельности?

Даже сам великий Толстой, если б он был только министром, а не гениальнейшим из писателей, и если б он предписывал свои теории, а не проповедовал их, — неужели против него велась бы такая травля в литературе?

Почему же? Почему?

Ночью в степи, во время метели, на быстро несущуюся тройку налетела стая волков. Один из седоков снял с себя тулуп и кинул его.

И стая волков кинулась на тулуп. Рвёт его, рвёт из-за него друг друга.

Почему?

Потому, что тулуп особенно вкусен?

Потому, что им кинули тулуп.

Вы скажете:

— Ну, ну! Причина другая! Мы так высоко ставим сферу умственных и нравственных интересов, что всякое событие в ней считаем особо важным. Тут мы особенно строги.

Не будьте же рабами, хоть говоря с самими собою. Хоть с самими собою говорите свободно. Не лгите, не прикрывайтесь, не прячьтесь.

Ведь это рабство, одно из главных свойств рабства, это — потребность рабов, — громкими словами прикрывать самые мерзкие из своих рабских деяний.

Ведь крепостные, худшие из крепостных, — дворовые, свою «пёсью преданность» тоже называли «самоотверженной любовью» и рабство — «исполнением долга».

Кандальную тюрьму заперли «на парашу». Кандальники злы на смотрителя, злы на помощника смотрителя, злы на надзирателя. Их обкрадывают, — кормят сырым и скверным хлебом. Их дерут плетьми, розгами. И они всю свою злость выливают друг на друга. Мучат друг друга, бьют смертным боем.

Литература, запертая на парашу. О, литераторы, прикованные к тачке!

Бедная женщина, которая была виновата только тем, что она была так же несчастна, как и мы.

Как тоскливо сжимается сердце, когда перечитываешь список всех этих изданий, где она писала. Всех этих «Наблюдателей», «Звёзд», «Родин», «Новостей Дня».

«Многописательница!»

Да ведь нужно же не умереть с голоду, работая на этих «Наблюдателях», «Звёздах», «Родинах», «Новостях Дня»!

Какой-нибудь г. Липскеров, живущий в своём доме, — не в доме! В палаццо! Редактор-издатель, в жизнь не написавший ни одной строки!

Я говорю это ему не в укор. Девять десятых русских издателей неграмотны.

К. В. Назарьева писала у него романы за гроши.

И чтобы существовать и ей, и липскеровским скаковым лошадям, и г. Пятковскому, и всем этим издателям «Родин» и «Звёзд», она написала 50 романов.

Человек, который написал 50 романов, мог бы написать пять хороших.

Сколько хороших произведений съели, быть может, липскеровские скакуны. Истинно фараоновы коровы! Сожрали и остались всё-таки клячами!

И она писала за гроши, выматывая из себя романы, которые «вязала», душила своё дарование и душила других.

Да, да, душила других.

О, литература, ты — сила, которая, стремясь к добру, творит так много зла.

Как спорна ещё, как проблематична польза, которую приносит статья. Как бесспорен, как очевиден ею причиняемый вред.

Вы, блестящий столичный журналист, — вы пишете одну из удачнейших ваших статей. Я не знаю, да этого не знаете и вы сами, какую пользу она принесёт, и принесёт ли.

А вот то, что несколько семей останется без обеда из-за вашей блестящей статьи, это не подлежит сомнению.

Ну, зачем тот, другой, третий, десятый провинциальный издатель будет печатать статью своего скромного, маленького сотрудника, когда он может бесплатно перепечатать вашу, — вашу блестящую статью?

И когда вы с радостью говорите:

— Моя статья целиком перепечатана почти всеми газетами!

Вы радуетесь тому, что оставили голодными сотни людей!

Вы не знаете, сделаете ли вы что хорошее своей статьёй, но если десять строк из неё будут перепечатаны одной какой-нибудь газетой, — вы отняли уже 10 строк у вашего маленького несчастного собрата.