Литератор - [66]

Два обстоятельства помешали мне закончить второй том романа «Два капитана» вслед за первым. Один из читателей, профессор Хромов, известный географ, награжденный медалью Семенова-Тян-Шанского, написал мне, что эпилог, опубликованный в конце первого тома романа, не может удовлетворить читателя. Он слишком краток, расплывчат и недостаточно выразителен. К этому мнению, уже когда война началась, присоединился Петр Иванович Чагин, известный в литературных кругах редактор и литератор. Он прямо сказал мне, что роман не кончен и что я должен отправиться на Северный флот, чтобы написать второй том. Я отправился в газету «Известия» и попросил редактора послать меня с разрешения ПУРа на Северный флот. Так началась новая полоса моей жизни, о которой я рассказал в романах, повестях, очерках, корреспонденциях и рассказах.

Из дневника

Один из последних рассказов Тынянова «Красная Шапка» был написан в тот трагический период его жизни, когда он уже не мог держать перо в руках. Рассказ был продиктован. Это было в 1943 году, когда наша страна, напрягая все силы, боролась с жестоким врагом. Тынянов был страстный антифашист. Тяжело страдая от неизлечимой болезни, прикованный к постели, он терзался мыслью, что не в силах так же, как другие писатели, и в том числе его друзья, участвовать в защите своей страны. Но он сделал все, что мог. Опубликовал статью, в которой с помощью неопровержимых исторических данных доказал всю бессмысленность и преступное безумие фашизма. Кроме рассказа о генерале Кульневе он написал рассказ «Генерал Дорохов». Все, что он сделал в последние дни гаснущего сознания, было проникнуто желанием присоединиться к великой народной войне.

Эти рассказы были для него возможностью, может быть последней оставшейся для него возможностью, напомнить сражавшемуся народу о героических подвигах его выдающихся полководцев.

ВСТРЕЧИ, ХАРАКТЕРЫ, ОТНОШЕНИЯ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Б. Л. Пастернак

1

Уже в двадцатых годах я был глубоко заинтересован не только поэзией Б. Пастернака, но и независимостью жизненной позиции, резко выделявшей его из литературного круга. Однажды, разговаривая с И. Груздевым, старшим из Серапионовых братьев, о позиции писателя — этот вопрос впервые встал тогда с неизбежностью перед нами, — я сказал ему, что буду жить, как Пастернак. Только эта фраза и сохранилась в памяти. Однако же сохранилась — значит, не была мимолетной, случайной.

Впервые я увидел его в 1926 году, в Москве, куда я приехал на заседание правления издательства «Круг», которым руководил А. Воронский. Мне было 25 лет. Вышла первая книга «Мастера и подмастерья», я решил подарить ее Борису Леонидовичу и, недолго думая, отправился к нему на Волхонку.

Меня встретила Евгения Владимировна, молодая женщина, красивая, чем-то озабоченная, приветливая, хоть и не очень. Вскоре вошел Борис Леонидович — тогда мы встретились впервые. Я был всецело поглощен мнимой необходимостью сказать что-то необычайное по глубине и значительности о его стихах, и, без сомнения, эта-то поглощенность и помешала мне запомнить все, чем была отмечена эта встреча, и даже, отчасти, самого Пастернака. Перед ним был незнакомый молодой человек, о котором он никогда не слышал, который без приглашения явился в его дом, хотя он был, без сомнения, занят, — и все же он был внимателен, радушен и даже старался помочь мне, когда я запутывался в слишком длинных фразах. Вдруг он предложил мне чаю и, хотя я поблагодарил и отказался, с чайником в руках отправился на кухню. Пока он хлопотал, Евгения Владимировна (может быть, память мне изменяет), но, кажется, она пожаловалась, что Борис Леонидович целый день пьет чай, вместо того чтобы подумать о делах, в то время как дела очень плохи. Упоминаю об этом только потому, что вторая жена Пастернака, Зинаида Николаевна, почти дословно повторила эту фразу (в присутствии Погодиной, в Переделкине, на даче) — и тоже через полчаса после первого знакомства.

Встреча на Волхонке не удалась еще и потому, что едва Борис Леонидович вернулся с чайником, мой старший брат (он знал о свидании с Пастернаком) позвонил и сказал, что моя двухлетняя дочка Наташа заболела скарлатиной.

— Лида звонила из Ленинграда и просит тебя вернуться.

Я вскочил взволнованный, расстроенный — и не только этим известием. У Пастернаков был маленький сын, а Наташа, очевидно, была уже больна, когда я с ней расстался.

Борис Леонидович стал утешать меня.

— Ну что вы, не надо беспокоиться, мы что-нибудь сделаем, какую-нибудь дезинфекцию, ничего не случится, вы были недолго, и вообще ничего, решительно ничего не может случиться.

Я извинился, простился и поехал на Ленинградский вокзал за билетом.

Не помню, чтобы я снова встречался с Пастернаком до поездки в Тбилиси перед Первым съездом писателей. В писательской бригаде было много народу, я был один из незаметных ее участников, а он — в числе самых заметных. Это ни в чем не сказывалось, но было совершенно естественно, что в течение этих трех дней мы почти не встречались. Мне только запомнилось, что когда начальник нашего нарядного экспресса (который обслуживали нарядные девушки в голубых костюмах) попросил нас оставить наши впечатления в книге отзывов, Борис Леонидович написал своеобразный отзыв, в котором благодарность соединялась с удивлением перед «волшебной силой движения».