Литератор - [62]

Роман «Черная кровь» Луи Гийю, имевший большой успех во Франции, был очень далек от меня. Попытка реалистически изобразить социалистический, но неопределенно-путаный ход мышления европейской молодежи середины тридцатых годов была просто непонятна мне, а для того, чтобы разобраться в романе, у меня не было ни охоты, ни времени.

«Местечко Сегельфос» — один из поздних романов гениального Кнута Гамсуна — писателя, творчество которого, мне кажется, создало совершенно новый подход к личности литературного героя. Эти черты кажутся мне наследственными во всемирно известных произведениях Хемингуэя и Фолкнера. Я думаю, что под влиянием Гамсуна были созданы «Дублинцы» и «Улисс» Джойса. Вопрос о значении творчества Гамсуна для русской и советской литературы и драматургии заслуживает внимательного изучения.

Л. И. Славину

Дорогой Лев Исаевич.

Я забыл сказать Вам, что предлагаю свой роман «Молодой гвардии» совершенно бесплатно. Для меня важно только напечатать его целиком, в одной или двух книжках журнала. Напишите, пожалуйста, как смотрит на это редакция.

Жму Вашу руку.

В. Каверин

11/XI—1939

Комментарий:

Роман, речь о котором идет в письме, первая часть «Двух капитанов». Это было время, когда московская литература постепенно начинала заслонять ленинградскую, и мое желание напечататься в Москве было вполне естественно.

Если бы меня спросили, какая черта характера Льва Славина самая заметная, я бы ответил без размышлений — мужество. У него было спокойное, умное, волевое лицо. С армией он был связан с юношеских лет. Участник первой мировой войны, он служил в Красной Армии. Он работал во многих жанрах. Писал романы («Наследник», «За нашу и вашу свободу»), рассказы, повести, сценарии, по которым поставлены знаменитые фильмы («Возвращение Максима», «Два бойца»), очерки, корреспонденции, пьесы.

В блокированный Ленинград он приехал в то время, когда иные из военкоров не прочь были покинуть город, чтобы работать на Большой Земле. В его манере держаться, небрежной и уверенной, чувствовался военный опыт. Еще недавно он вместе со своими друзьями Лапиным и Хацревиным на Халхин-Голе показал, что он отнюдь не принадлежит к людям робкого десятка.

Наше искусство обязано ему многим. Его прозе свойственна последовательность, лаконичность и ясность; сценариям — редкое умение рисовать характеры, тонкий юмор, знание материала. Но может быть, талант его больше всего выразился в «Интервенции» — одной из лучших пьес советского репертуара. Она долго пользовалась заслуженным успехом. В ней присутствует то чувство истинной гармонии, которое не позволяет вычеркнуть из нее ни одного слова. Пьеса не требует ни малейшего усилия для того, чтобы шагнуть из зрительного зала на сцену. Она естественна, как будто выросла сама, без помощи пера и бумаги. Разгадка проста. Безошибочно указано неповторимое время. Никогда и нигде динамит не продавали на улице, как картошку. Точно на пленку заснят исторический миг, который никогда не повторится. Не при вспышке магния — при дневном свете, когда солнце в зените, при ночном, когда сияет луна, перед вами предстоит необыкновенный мир, который его обитателям кажется самым обыкновенным. Должно быть, именно в этом заключается искусство драматургии, оставшееся для меня недоступным.

ВОЕННЫЕ ГОДЫ

Письма с фронта (В. Каверин — Л. Н. Тыняновой)

Я бы не стал печатать эти письма, если бы не одно обстоятельство, напомнившее мне известную мысль Ю. Тынянова о том, что «документы врут, как люди». Это мои письма жене из Ленинграда, где я в годы войны служил в ТАССе, из Полярного, где я работал как военкор «Известий» на Северном флоте, из Москвы, куда я иногда привозил статьи и рассказы (и где ставилась моя пьеса «Большие надежды»). Я писал часто, но из многих писем выбрал лишь оптимистические, вопреки опасности и сложности фронтовой обстановки.

21/VIII—41. Ленинград

Дорогая старушка, от тебя все нет писем, последнее от 23-го. У меня все по-старому. Слонимский писал жене, что нашел всех вас в порядке. Если правда — отлично. Ты, конечно, очень волнуешься. И напрасно. Я здоров, работаю, как всегда. Правда, тассовская работа не очень интересует меня, это работа скорее газетчика, чем писателя, но ничего не поделаешь. Друзья меня не забывают. Вот когда увидимся — не знаю! Я посылал Юрочке его однотомник — получил ли он?

Сегодня или завтра уезжают почти все друзья. Но многие и остаются здесь, на работе, в армии и т. д. Крепко тебя целую, твой В.

20/IX—41. Ленинград

Дорогая старушка, пишу тебе с неожиданной оказией — с Мишей Зощенко. Но что тебе писать, честное слово, не знаю. О том, что я жив и здоров, ты знаешь из моих телеграмм, которые я посылаю тебе через день. Можно даже сказать, что мне живется неплохо. Больше всего томит неизвестность — что предстоит? Но у меня по-прежнему хорошие надежды, и ты тоже должна надеяться и думать, что все будет прекрасно. В ТАССе работаю с очень милыми людьми, которые ко мне прекрасно относятся. На днях пошлю тебе мою карточку в форме. В «Известиях» я редко печатаюсь теперь — редакция, очевидно, почти не пользуется тассовским материалом. Я, родная, приехать сейчас не могу, и, извини меня, твоя просьба кажется немного смешной. Вот отгонят немцев — тогда может быть. У меня ничего нового, кроме того, что я теперь много работаю в ТАССе — каждый день пишу по статье. В квартире — пусто и холодно, но я редко ночую дома. Я советую тебе никуда не двигаться из Ярославля. Чему быть, того не миновать, а если ты уедешь, мы можем совсем потерять друг друга. Мои книжечки, как ни странно, выходят, а в Детиздате я даже выпускаю сборник. По ребятам и по тебе скучаю ужасно. Что делать? Котька