Листья полыни - [59]

Ну так познакомься с саблей! И Бильге достал вельха, как раз по тому месту попал, где шрам. Сабля не рубит, а с оттяжкой бьет, режет, костей не дробит, зато язвит глубоко, и надрез, тонкий, да не мелкий, заалел, напитываясь тут же яркой красной кровью, на плече вельха. Тот, в лице не переменившись — а был лицом груб, лоб имел покатый, круглый, и челюсть тяжелую, — меч свой не выронил, но в шуйцу перебросил споро и опять на Бильге напал.

И тут, когда уж Бильге понял, что левой рукою вельх не так лихо рубится, как правой, услышал сотник за спиною вопль, а следом не то выкрик, не то выдох единый из десятков глоток. Отскочил на коне на три сажени от врага, заодно его из строя вельхского выманивая, и оглянулся. С правой руки наступали пешие венны, с копьями, мечами, рогатинами, луками, и было их с полсотни. У каждого на одежде нашиты были клочки серой собачьей шерсти, а впереди на белой лошади вельх роста немалого, в синем плаще, и сжимал в руке меч старинный, к середине ширящийся, что тростниковый лист. Такой же меч у темника был, Олдай-Мергена, и поговаривали, страшное это было оружие в руке того, кто с оружием этим управляться умел, как, впрочем, и любое оружие в умелой руке. Но у древнего меча и память велика, и наверняка несет он на себе чары и заклятия, и они, когда тверд волей и крепок сердцем владелец оружия, ему сражаться помогают.

Бильге отбил удар в бедро и успел оглянуться на опушку ельника. Сквозь строй деревьев не было видно, каково идет схватка, а вот пологий склон холма виден был, как степь видна с седла. И узрел Бильге, что и с холма спускается пеший отряд и снова мелькают меж кривых и хилых елочек серые рубахи веннов, сверкают наконечники коротких тяжелых копий и волнуются свежим ветром длинные русые волосы воинов. По лязгу оружному, вскрикам, ржанию и храпу конскому, перестуку копыт и скрежету слышно было, что бой вовсе не закончился, если даже мергейты и одолевали.

Бильге, снова отмахнувшись от наседавшего вельха, разрубил ему носок сапога. Кожа тонкая вмиг напиталась кровью. Вельх даже не поморщился, но побледнел заметно, и Бильге последним волчьим броском, выбросив вперед саблю на вытянутой руке, достал врагу до горла и проткнул гортань. Проткнул и забыл, что он человек. Волк, сильный и матерый, снова ожил в нем. Обложенный врагами-псами, искал волк выхода из кольца, озираясь и зубами на все стороны клацая, вертясь волчком.

И Бильге нашел лазейку, да такую, что враги и предположить не могли. Знал Бильге, что парой стрел сможет сразить рыжего вельха, но не стал, сдержал себя, потому что надо было людей своих уводить и свою шкуру спасать. Он свистнул так, что всей сотне его ясно стало: уходить надо вслед за сотником, прорываться, зубы стиснув, с потерями и ранами не считаясь. И вместе с теми, кто рядом с вельхами всадниками бился, встал в один строй, полукольцом выпуклым, и потеснил вельхов. Тем временем те, кто с веннами сражался, их от опушки отбросили и, место выиграв, в ельник вошли без преследователей на плечах. Поспели они к Бильге как раз вовремя, пока пешие венны подойти не успели. Подоспели и за Бильге устремились туда, к скату в овраг, где чернела в версте с лишком озерная вода.

Лист восьмой Мойертах

Мойертах увидел, как вслед за сотником своим, что как волк матерый везде мог прорыскать и любому встречному одним ударом клыков глотку порвать, мергейты как поток, изрядно, правда, обмелевший, двинулись сквозь ельник и ветролом вниз, туда, к страшным обрывам Нечуй-озера, куда и надлежало их загнать, чтобы вниз сбросить. Однако одно дело, когда бы Мойертах и венны врага к кручам погнали и с них ринули, а другое — когда враг сам спасения там искал. Не знал Мойертах, что Бильге в горных лесах вырос и умел на лошади любой крутой спуск и подъем осилить.

Как бы то ни было, нельзя было упускать целую сотню мергейтов. Всем до единого суждено было им лечь там, потому как в пяти верстах отсюда стояло печище Серых Псов, если б хоть десяток степняков к нему пробьется, не миновать беды: в самом печище едва ли столько же защитников сейчас сыскалось. Все здесь заслоном встали, у Нечуй-озера. И Мойертаху судьба еще подарок сделала, что одна лишь сотня из пяти на его отряд пришлась: каково было у Плещея Любавича и у Зорко, вельх не знал. Верно поставил и вовремя вывел своих пеших и конных воинов Охлябя. Не сдержали мергейты натиска, не смогли порядок соблюсти и теперь подставили спины под меткие веннские стрелы, а самим не до того было, чтобы в ответ стрелами огрызаться. И только на быстроту коней своих да на волчье чутье сотника оставалось им полагаться.

Из тех двух десятков вельхов, что Мойертах с собою вел, троих сразил мергейтский сотник, и еще пятерых другие мергейты: одного тогда, в засаде на поляне, и четверых здесь, в ельнике. Скольких мергейтов вельхи положили, того Мойертах сказать не мог: не считал.

Теперь уже он вел погоню, как недавно охотились мергейты за ним. Силен был Мойертах: один мог карру из воды на песок вытащить и до самой деревни на плечах волочить, грести мог в одиночестве против бурного ветра многие версты, руками подковы гнул, камни метал так, что не было бы стыдно состязаться с героями из сказаний древних, что Снерхус распевал зимними бурями в домах под Нок-Браном. И сколь же удивительно было людям, как это теми же руками Мойертах камни самоцветные гранил, по злату ковал и тонкими нитями скань тянул! И теми же руками держал меч и лук, раздавая врагам по заслугам смерти и увечья. И многим это третье умение его по душе приходилось куда больше, чем первые два. Даже в Глэсху, где девушки красивее всех, любовь отдавали Мойертаху не за то, что ловок был в работе, не за то, что дарил дивного искусства вещи, им самим изготовленные в златокузнице, а за то, что слыл первым мечом под Нок-Браном, где воины были не из числа худших на Восходных Берегах.