Листья лофиры - [86]

— Банко, — повторяет по нашей просьбе Мамбе Сидибе. — Так называется глина, смешанная с соломой, из которой строят дома.

Ни Тимбукту, ни Дженне никогда не были столицами крупных государств. Случалось, что жители этих городов сами искали покровительства у императоров Мали или Гао, платили им дань, надеясь найти защиту от нападений кочевых племен. Случалось, что владыки без всяких просьб навязывали свою власть и Тимбукту, и Дженне. Так поступил, например, основатель империи Гао, Али Великий: захватив два крупнейших торговых центра, он тем самым нанес тяжелый удар Мали… Но в чьих бы руках ни находились Тимбукту и Дженне, никто не мог нарушить необходимого торгового обмена между Сахарой и Суданом, никому не удавалось надолго прервать деловые связи Тимбукту и Дженне… Слава городов-«собирателей» была настолько велика, что первый из них на многие века стал символом загадочной Сахары, а второй дал название странам, побережьям, заливам, удаленным от него на тысячи и тысячи километров.

Соль Таудени в Мопти… Это означает, что еще раз сработала действующая много веков подряд система: огромный караван верблюдов, выйдя в начале марта из Тимбукту, благополучно достиг своеобразных копей Таудени, — пласты соли перемежаются там с пластами глины. Жители Таудени — они живут добычей соли, за счет товаров, привозимых из Тимбукту, — к приходу каравана уже нарезали полутораметровые, в руку толщиной, плиты… После короткого отдыха караван двинулся обратно: каждый верблюд нес на спине по две плиты, и почти все они были доставлены в Тимбукту, ныне небольшой городок, стоящий по щиколотку в песке…

Но соль, перегруженная в пироги, не достигла Дженне: она застряла в Мопти, и в этом есть своя историческая закономерность.

…Мне представляется, что было так: к Дженне, крупному торговому центру, со всех сторон тянулись через суданскую саванну тропы; чем ближе город, тем чаще сливались тропы, тем шире становились они, превращаясь в окрестностях Дженне в торные дороги, над которыми не оседала пыль, поднятая ногами носильщиков или копытами вьючных животных…

Сейчас все наоборот: если дорога делилась на две, мы сворачивали на ту, что похуже. Последний участок пути шел по зеленой от водорослей ухабистой тропе, приподнятой над сухими кочкарниками заливной зоны.

Она, заливная зона, больше всего и поразила нас на пути в Дженне. Сперва была саванна с деревнями, парковым лесом из акаций. Потом лес из акаций кончился, лишь единичные экземпляры их да редкие кусты похожей на перекати-поле мимозы попадались нам, и вместе с лесом исчезли деревни. Дорога пошла по лугам; преобладали кочкарниковые луга, но встречались и ровные, почти без растительности участки, и участки, заросшие многолетними кустистыми злаками… Мы все ждали, когда появится река, но спидометр отсчитывал километр за километром, потом счет пошел на десятки, а реки все не было. Открылась она внезапно, с невысокого берега, с которого дорога скатывалась к самой воде. В среднем течении в конце сухого сезона Бани выглядела заштатной рекой— неширокой, спокойно текущей в песчаных, заросших кустарником берегах; на обратном пути мы перешли Бани вброд, не посчитавшись с предупреждением насчет кайманов. Прямо-таки не верилось, что это та самая река, которая через два месяца разольется на десятки километров.

Паром, на котором нам предстояло переправиться вместе с машинами через Бани, находился на противоположном берегу; мы искупались в теплых водах Бани, а затем сидели и ждали паром в обществе пастухов-пэлей. Как и повсюду в Западной Африке, в Мали пэли часто работают пастухами у других племен, если не имеют своего скота. В сухой сезон они перекочевывают со стадами в зону затопления, поближе к Дженне, а с наступлением сезона дождей уходят далеко в саванну, на водоразделы… По дороге в Дженне мы не раз видели стада белых, пестрых, темных зебу, которых пасли пастухи в характерных широких шляпах, обшитых по краям кожей. Между прочим, здесь впервые увидел я белых цапель — неизменных спутников скота в Гвинее.

Паром перегнали через Бани шестами, и мы медленно поплыли на другой берег. Там стояли соломенные, похожие на высокие копны, хижины паромщиков, там сушились на шестах рыбацкие сети и дремали у кромки воды, как крокодилы, остроносые черные пироги.

Почти сразу же за переправой нам встретилось приземистое, из плоских домиков, селение, приютившееся в роще высоких веерных пальм с утолщенными в середине стволами. Приняв селение за Дженне и обрадовавшись его экзотичному облику, мы усиленно защелкали фотоаппаратами, не сразу заметив, что шофер вел машину, не сбавляя хода… Пальмовый оазис уже исчез из виду, когда Баккори Трауре наконец ткнул пальцем в ветровое стекло и сказал:

— Дженне.

Впереди по обе стороны приподнятой над окружающей местностью дороги виднелись овальные зеркала пересыхающих водохранилищ, а за ними, на холме, — глиняные дома окраины Дженне. Даже издали мы отчетливо различали огороды на пологом склоне холма и штабеля кирпича-банко на дне высохших водоемов.

…В центре Дженне, посреди обширной площади, по которой бродят в поисках пищи ослы, стоит мечеть — колоссальное сооружение, обнесенное дувалом. Мечеть выстроена в том же стиле, что и моптийская, но она выше, больше, грандиознее. Мечеть обращена к рыночной площади клыкастой стеной с тремя крепостными, заметно выступающими вперед башнями, каждая из которых увенчана остро заточенным наконечником с шипами, напоминающим ракету, нацеленную в зенит. У стен на земле вылеплены из глины клыки высотой в полтора человеческих роста. Все это вместе — ощетинившаяся башнями и пиками мечеть с бойницами, расставленные, как надолбы, притупившиеся от дождей клыки у ее стен — все это вместе, право же, производит неизгладимое впечатление.