Листья лофиры - [82]

После смерти устраиваются танцы — догоны знают только погребальные танцы, к участию в которых женщины не допускаются.

Рассказав это, Долб Огобара добавил, что догоны охотно показывают свои танцы, и если мы хотим, то они покажут их и нам.

Похороны огона или, точнее, поминки по нем не кончаются так быстро и порой растягиваются чуть ли не на год. По обычаю, новый огон выделяет сыну умершего огона специальный земельный участок. Сын покойного собственноручно обрабатывает его, собирает урожай и в конце сезона дождей устраивает для всех жителей деревни поминки. Коль скоро огоном становится старейший, поминки на Бандиагаре — событие нередкое.

И дворец огона, и особенно кладбище — места чрезвычайно почитаемые у догонов. И все-таки мы дерзнули спросить, нельзя ли посетить дворец?

Долб Огобара задумался и думал долго.

— Да, мсье, — ответил он наконец.

Спускаясь вниз по ущелью, я то и дело разыскивал глазами узкую ленту шоссейной дороги, петлявшей по саванне: почему-то я решил, что машины приедут по ней за нами, и карабкаться в адскую жару в обратном направлении не придется. К тому времени, когда Долб Огобара согласился показать дворец вождя, я уже знал, что надеждам моим не суждено сбыться: верхняя и нижняя дороги не сообщались между собой.

Сюда, к деревне Сонх, нас спустилось всего четверо; другие, не выдержав жары, отстали и теперь медленно ползли вверх вместе с догонами-телохранителями… Идти к дворцу огона — значит, сделать еще один солидный крюк по уступу. А не сделать его — разве потом простишь себе мимолетную слабость?.. И еще мысль, быть может, не очень «взрослая»: нехорошо, если мы все спасуем в глазах догонов. Чукчи, отличая себя от других народов, говорили, что они, чукчи, — «лоураветланы», то есть «настоящие люди»; а настоящими людьми чукчи считали раньше лишь тех, кто умел жить в тундре… Вдруг и догоны считают настоящими людьми только тех, кто способен бодро лазать по скалам в сорокоградусную жару?!. У нас, конечно, иные критерии; мне, например, кажется настоящим человеком Решетин. Ему, бывшему солдату, штурману дальнего плавания, журналисту, преподавателю, — давно пора «беречь здоровье», давно пора вести размеренный «правильный» образ жизни и заниматься социологическими исследованиями по литературным источникам; а он полушутя уверяет, что помирать в пути интереснее, чем дома, и неутомимо ездит по свету. Сейчас ему нелегко — на утомленном лице его давно уже не появляется обычная саркастическая, на одну сторону, улыбка, — но ему и в голову не приходит, что можно не идти к дворцу огона…

У нас не было возможности вступать в столь отвлеченные рассуждения с Доло Огобара, чтобы хоть как-нибудь оправдаться в его глазах; мы просто поднялись вместе с ним и молча пошли к дворцу вождя… Сперва я еще пытался думать — искал причины нашего неважнецкого самочувствия и нашел две из них: мы не успели акклиматизироваться — раз, и температура сорок градусов — это на высоте двух метров, а мы, пригнувшись, идем в приземном слое разогретого воздуха, где температура выше сорока, — два. Этот нехитрый анализ исчерпал все мои запасы нервной энергии, и больше я уже ни о чем не думал — шел и механически отсчитывал шаги так, как их считают в экспедициях: под одну ногу.

Потом произошло следующее. Доло Огобара, чуть уклонившись в сторону, завел нас в тень очередной сейбы. Женщины из нижней деревни собирали под деревом тонкие длинные, зеленоватого цвета плоды — они растрескались, и внутри плода виднелся нежный желтовато-белый пушок; когда мы расположились под деревом, женщины ушли… По пунцовому лицу Решетина я догадывался, что он на пределе; худо было и женщине-этнографу из Института Африки: она, с белыми пятнами на щеках, сидела, беспомощно привалившись к скале. Собственное самочувствие я оценивал как вполне сносное, но внимательный взгляд Доло Огобара задержался и на мне.

Доло Огобара что-то тихо сказал сопровождавшему нас мужчине из нижней деревни, и мужчина, сложив руки рупором, пронзительно прокричал вниз нечто совсем непонятное. Ответа не последовало, но почти тотчас в деревне Сонх забил тамтам и откуда-то сверху отозвался второй… Мы уже собирались идти дальше, к дворцу огона, но Доло Огобара остановил нас: от нижней деревни, прыгая по скалам, бежал в нашем направлении догон с калебасом на голове…

— Пить нельзя, — сказал Доло Огобара, когда догон составил у наших ног калебас с водой. — Вода не процежена.

Мы вылили воду себе на затылки, на горячие, словно посыпанные пеплом, спины.

Догон исчез и вернулся со вторым калебасом воды, которой мы распорядились точно таким же образом… Еще один калебас воды мы вылили себе на головы уже на подступах к дворцу огона и наконец благополучно добрались до него.

На уступе не нашлось площадки, пригодной для строительства дворца: естественные выступы догонам пришлось соединить, а кое-где и расширить с помощью каменных плит. На таком весьма основательном фундаменте жители деревни Сонх и воздвигли резиденцию для своих огонов… Дом — мало подходящее слово для определения дворца огона; двухэтажное, прилепленное к скалам сооружение состояло из нескольких круглых башен высотой почти в три человеческих роста и более низких плосковерхих строений между ними; особняком высилось зернохранилище под соломенной крышей. Строительным материалом для дворца послужили глина и камень. Какой-либо вход во дворец отсутствовал; типичная для догонских селений приставная лестница — наполовину стесанный ствол с зарубками — вела прямо на крышу. Соблазн подняться туда был уж очень велик…