Листья лофиры - [59]

Захватив остров, французы выстроили на нем два форта: Святого Франциска на низменной части острова и Святого Михаила на возвышенном базальтовом плато. В ту пору остров уже был собственностью «Компани дю Сенегаль» — близился расцвет работорговли, и компания укрепляла свои позиции в самом прямом смысле слова.

Катер спешит к берегу, и уже видны сложенные из обломков базальта причалы, развешенное у стен форта свежестиранное белье, и виден вполне современный бетонированный дот, сохранившийся, надо полагать, с дней войны; дот подозрительно следит за нами сощуренными глазами амбразур, и я отворачиваюсь от него и принимаюсь изучать скатившиеся к самой воде стволы старинных пушек, некогда тоже грозно смотревших на море широко раскрытыми жерлами.

Вода у пирса спокойна, прозрачна. По базальтовым глыбам, к которым уже много десятилетий причаливают мелкосидящие суденышки, медленно ползают некрупные, красиво окрашенные морские звезды.

Темная струйка людей — мужчин, женщин, детей с корзинами, калебасами, тазами на головах — стекает по причалу на остров, и мы идем следом, идем знакомиться с достопримечательностями острова Горе, ориентируясь на красную феску мсье Дианя, реющую впереди… Приехавшие вместе с нами горейцы как-то внезапно исчезают из глаз, скрываются в проулочках, а мы сворачиваем на узкую набережную с небольшими веерными пальмами и шагаем за мсье Дианем вдоль плотно составленных массивных двухэтажных домов, стены которых скрывают от нас внутреннюю часть острова…

Сейчас некоторые улицы на острове Горе носят название парижских улиц, и по одной из них — Сен-Жермен — мы пересекаем поселок. Ноги увязают в песке. Жарко. Ветра не чувствуется. Здесь, во внутренней части островка, преобладают одноэтажные домики под плоскими черепичными крышами. Окна закрыты ставнями — дома кажутся слепыми. Много брошенных, полуразвалившихся зданий… На земле играют дети… Изредка проходят женщины с ношами на головах… В тени редких зеленых деревьев лежат мужчины.

Мсье Диань подводит нас к воротам какого-то дома, открывает их и приглашает войти во двор. Там, на тесном внутреннем дворике, стряпают и стирают женщины, там прокаливается на солнце выстиранное белье и играют ребятишки, среди которых я замечаю курчавого мальчишку с приплюснутым носом — Бабакара. Стены дома сложены из крупных сцементированных обломков базальта и производят внушительное впечатление. На первом этаже я обнаруживаю только узкие двери, а на втором, обнесенном балюстрадой, — и двери, и окна…

Мсье Диань говорит, что мы находимся во дворе «дома рабов», главной достопримечательности Горе. Дом был выстроен французскими работорговцами в 1776 году, в пору процветания работорговли, и вполне сохранился до наших дней. На втором этаже, над казематами, там, где раньше жили работорговцы и надсмотрщики, теперь живут горейцы. А нижние этажи пустуют — мы можем сами убедиться, что жить в них нельзя…

— Патрон! — окликает меня Бабакар.

Продолжая слушать мсье Дианя, я оборачиваюсь к нему.

Бабакар показывает мне на черный дверной проем, из которого веет сырым холодом, и первым исчезает в нем. Я осторожно вхожу следом, вхожу в длинный каменный коридор, в дальнем конце которого виднеется узкий светлый проход… Бабакар, шлепая босыми ногами по каменным плитам, бежит впереди, и я вижу его тонкую темную фигуру на светлом фоне двери… Бабакар на секунду застывает там, у выхода, а потом исчезает… Я не тороплюсь. И когда глаза привыкают к полумраку, я обнаруживаю в коридоре двери, ведущие в каменные мешки без окон… В каменные мешки набивали невольников, а по коридору день и ночь мерным шагом выхаживали надсмотрщики… Трупы умерших от холода и сырости выбрасывали через узкую дверь прямо в море. Впрочем, некоторые историки оспаривают это. В восемнадцатом веке, когда были выстроены казематы, через Горе проходило столько невольников, что трупами вскоре оказался бы завален весь берег, пишут эти историки. Работорговцы, несомненно, заставляли закапывать трупы, утверждают они. А через щель невольников выводили на берег, чтобы погрузить на корабли…

Я иду к проему, в котором исчез Бабакар. Яркий свет, отраженный морем, заставляет меня на секунду зажмурить глаза. Прикрыв глаза ладонью, я смотрю на сияющий спокойный океан, на развалы черных базальтовых обломков на берегу, на веселого, подающего мне какие-то загадочные знаки Бабакара… А потом я делаю несколько шагов, которые были последними на африканской земле для двух миллионов черных невольников: я спрыгиваю на камни и подхожу к самой воде… Прощаясь с Африкой, скованным невольникам дано было увидеть лишь каменистую полосу берега, стены домов с узкими, как амбразуры, дверьми да отвесные базальтовые утесы вдалеке… Отсюда — с берегов Зеленого Мыса, с острова Горе — было особенно удобно вывозить рабов: при постоянном пассате дорога за океан, в Америку, была такой легкой и безопасной, что даже получила название «дамская дорога»… Возвращаться было сложнее, но что везли взамен из Америки?.. Разве что опунцию, так называемую «берберийскую колючку», непроходимые заросли которой можно видеть повсюду вокруг Дакара на черных, разбитых трещинами, отечных лавах.