Листья лофиры - [30]

Но эта ставка оказалась бита. Гвинейская Республика выдержала испытания, добилась признания во всем мире. Президент ее по приглашению правительств посетил с официальным визитом многие страны, в том числе Советский Союз, и Гвинейская Республика установила новые, выгодные для себя политические и экономические связи с дружественными государствами.

И вот уже полтора года реет над бывшим губернаторским дворцом красно-желто-зеленый флаг независимости, вот уже полтора года по всей стране перед началом каждого киносеанса исполняется национальный гимн, который называется «Свобода», а гвинейцы как равные держатся среди европейцев; уже полтора года высится перед зданием президентского дворца обелиск республики, поставленный на месте сброшенных с пьедесталов монументов завоевателей-колонизаторов… Я видел эти монументы — они лживы; они изображают якобы осчастливленных колониальным режимом гвинейцев, с благодарностью протягивающих руки к своим завоевателям. Но те же самые руки снесли их на свалку — бронза монументов оказалась долговечнее и памяти о губернаторах, и почитавшегося ими извечным колониализма. Снятым с пьедесталов монументам дано было увидеть, как бежали за море отозванные французские спецы и чиновники, дано им было увидеть и другое — как крепла независимая республика Гвинея, как другие страны протянули ей руку помощи.

Вот это и есть главное — освобождение! Постоянное, все еще свежее, яркое и острое ощущение свободы, воскресшее чувство собственного достоинства, равенства со всеми другими народами Земли!

Луна наконец восходит, и ночь становится желтой. Все равно не спится, и я выхожу на балкон. Острова Лос как были, так и остались черными, как вся их история до недавнего прошлого; прежде чем работорговцы сделали их своим пристанищем, они служили убежищем флибустьерам, грабившим суда французских, английских, португальских, испанских торговых компаний; потом в проливах скрывались невольничьи корабли; потом за острова Лос, как за ключевую позицию, сражались французы и англичане, пока первые не вытеснили вторых… Еще в 1941 году в Гвинее применялись телесные наказания и имели место случаи торговли людьми, хотя «Черный кодекс», узаконивающий рабство, был отменен во французских владениях в конце позапрошлого века, в годы французской буржуазной революции… Селябабука, Алиун, Диане, Мария, гвинеец и гвинейка, встреченные мной в первый день на набережной, Диаре Мусса из города Пита — они проходят сейчас передо мной, и я вижу за ними тени островов Рум и Тамара… И вот покончено с трагическим прошлым. Мои гвинейские знакомые — граждане независимой страны, и будущее Гвинеи, как говорится, в их собственных руках.

Глядя на острова Лос, думая о гвинейцах, я переживаю вместе с ними главное — освобождение!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Утром я весьма скептически оцениваю свои ночные раздумья: сообразить, что главное в сегодняшней Гвинее — свобода, можно было и не приезжая в Конакри. «Теоретически это, конечно, так, — пытаюсь я убедить себя, — но одно дело — теория, и совсем другое — когда ты ошеломлен, оглушен, когда ты беспомощно барахтаешься в хаосе поразивших тебя впечатлений, — тогда проложить сквозь них логическую тропку бывает не так-то просто, и можно долго гоняться за бабочками, ничего больше не замечая…»

Доводы эти не убедили меня до конца, и в автобус (мы едем на завод консорциума «Фриа») я погрузился в непросветленном настроении. К счастью, как только автобус тронулся, мысли мои приобрели иное направление.

В центре Конакри (рядом с бывшим губернаторским дворцом, что весьма символично) высится, как и в центре Касабланки, кафедральный католический собор. Он не столь грандиозен и современен, как в Касабланке, он массивней, приземистей и окружен не финиковыми, а кокосовыми пальмами; колокольня обособлена от основного здания собора; крыши — черепичные; но в круглые маковки так же, как и в Касабланке, воткнуты католические кресты-мечи.

Более ста лет назад появилась на острове Томбо, у деревушки Конакри, португальская католическая миссия, мирно соседствовавшая с факториями торговцев и загонами для рабов, пока ее не заменила французская католическая миссия, взявшая на себя заботу о грешных душах гвинейцев… Времена теперь, конечно, не те, но и церковь стремительно модернизируется, отчаянно борется за власть над умами и душами.

В Париже ночью мы поднялись на Монмартр и зашли в знаменитую церковь Сакре-кёр; она радиофицирована, и какой-то священнослужитель вещал с амвона в микрофон что-то о добре и зле…

Радиофицирован и собор в Касабланке.

Нотр-Дам располагает своими священно-артистическими силами: внутри средневекового собора устраиваются спектакли, которые транслируются по телевидению. Завелась в Нотр-Даме и своя бюрократия: у исповедален висят таблички — отец такой-то принимает по вторникам и пятницам с двух до четырех…

Все это, конечно, мелочи. Гораздо серьезнее, что католическая церковь ведет ныне отчаянный бой за власть над Африкой. В самолете, летевшем в Дакар, я прочитал в газете «Монд» сенсационную новость: впервые за всю историю римской церкви Ватикан назначил кардиналом — преосвященством! — африканца из Танганьики, некоего Лорина Ругамбва. Отныне он будет посредником между церковью и паствой… В Дагомее такая же роль возложена на архиепископа — африканца Гатэна, отпрыска вождей, некогда продававших соотечественников, с благословения церкви, в рабство католикам… Уже крылатой стала промелькнувшая в клерикальной печати фраза: «если колонизаторам придется уйти из Африки, то католическая церковь должна любой ценой остаться в ней!..» Из головы у меня не выходит монашек, летевший из Касабланки в Абиджан, — тот самый, что не интересовался политикой… Любой ценой должна католическая церковь сохранить свои позиции в Африке. Любой!