Листья коки - [20]

Потом Синчи увидел огни: множество факелов из смолистых ветвей толы и в их блеске — массивную кладку храма. Такого строения ему еще не приходилось видеть. Громадные стены были сложены из камней, так тесно пригнанных друг к другу и столь гладких, что они отражали свет, как металлическая поверхность. Широкие двери были распахнуты настежь, и внутри все сияло огнями.

Синчи сбавил шаг, потому что у храма стояла плотная, с каждой минутой увеличивающаяся толпа. Но он упорно пробирался вперед, с удивлением замечая здесь множество инков и кураков в праздничных нарядах. Если даже они не могут проникнуть в храм, то как же он, обычный бегун, сумеет добраться до самого верховного жреца?

Он вспомнил о золотой бляхе, полученной от ловчего, вытащил ее и стал просить, чтобы его пропустили. Просил он, однако, тихим голосом, так как его смущали люди, застывшие в сосредоточенном ожидании.

Никто по-прежнему не обращал на него внимания, и, когда Синчи уже потерял надежду пробиться, он натолкнулся на какого-то важного инку, который стоял, завернувшись в плащ, и высокомерно поглядывал вокруг.

— Позволь мне пройти, великий господин, — несмело прошептал Синчи. — Я служу сыну Солнца…

Инка гневно обернулся, но взгляд его упал на золотую бляху, которую протягивал бегун. Лицо инки сохранило надменность, но глаза заблестели.

— Ты прибыл с важным известием?

— Да, великий господин. К самому уильяк-уму. Спешно.

Инка смерил бегуна взглядом, задумался на минуту, наконец слегка пожал плечами и повернулся. Голос его, привыкший отдавать приказания, особенно громко зазвучал над притихшей площадью.

— Эй, дайте гонцу дорогу! Он следует по приказанию сына Солнца. Расступитесь!

Все обернулись, толпа заволновалась, однако повелительный голос высокородного инки заставил ее расступиться быстро и послушно.

Перед Синчи образовался словно живой коридор, через который он пробежал, смущенный, почти испуганный. Свой золотой знак он держал высоко и, показывая всем, повторял:

— По велению сына Солнца. Срочно. По воле сына Солнца…

Знатный инка, который помог гонцу пройти, внимательно наблюдал за ним и едва слышно шепнул своему товарищу, также завернувшемуся в темный плащ:

— У него на бляхе знак главного ловчего. Кахид отбыл в уну Уануко, откуда направил срочного гонца к уильяк-уму. Он не воспользовался обычной службой часки, а послал специального нарочного. Неужели ему что-то уже известно?

— Этот человек прокрадывался тайком. Ты заметил, как он смутился, когда ты громко приказал очистить для него путь? Или это обычный часки, простак с захолустных дорог, растерявшийся в столице, или же ему приказано действовать тайно. — Он нагнулся к самому уху своего товарища: — Зачем ты помог ему пробраться? Кахид не наш человек…

— Но он посылает кипу к уильяк-уму. Уж жрец-то будет знать, как с этим поступить. Ты заметил, — добавил он через минуту, — как даже инки, стоящие в толпе, уступали ему дорогу? Достаточно только крикнуть: «По воле сына Солнца».

— Да. Но все-таки я должен поговорить с уильяк-уму. Нехорошо, что инки стоят перед храмом вместе с простым людом. Праздник — праздником, однако это унижает наше достоинство. Пусть отведут для инков отдельную площадку рядом с храмом, так продолжаться не может.

Его собеседник буркнул в ответ что-то невнятное.

Перед входом Синчи остановила стража, молодые рослые воины, но золотая бляха и магические слова «По воле сына Солнца» подействовали и тут. Стража расступилась, и Синчи в грязном, запыленном одеянии, в грубых сандалиях и в шерстяном, без всяких украшений шлеме на голове поднялся на широкие ступени храма.

Он ступал осторожно, так как зеркальная поверхность отшлифованных камней внезапно показалась ему более опасной, нежели обледенелые горные склоны на пути к Силустани. При виде высоких стражей, инков и жрецов, ожидающих на ступенях и у самых врат, при виде толпы, в глубоком молчании заполнявшей площадь, он окончательно растерялся.

Какой-то молодой жрец преградил ему дорогу, но, увидев бляху и расспросив гонца, приказал ему следовать за собой. И тут Синчи внезапно почувствовал себя утомленным. Утомленным настолько, что едва-едва плелся за провожатым. А что хуже всего — он вдруг все забыл. Забыл донесение. Помнил всю дорогу, а теперь, когда надо повторить его, забыл начисто. Испуганный, дрожащий, стоял он перед верховным жрецом и в растерянности показывал только золотую бляху.

— Ты прибыл от главного ловчего? Говори.

Синчи извлек из-за пазухи связку кипу и дрожащей рукой протянул ее жрецу.

— О святейший! Великий ловчий Кахид дал мне этот знак и кипу, приказав передать тебе…

Нет, он окончательно забыл слова донесения. В голове была пустота, вернее — полный хаос, вспоминались прежние пустячные послания, длинные истории, услышанные от начальника сторожевого поста, целые фрагменты эпоса «Апу-Ольянтай», пересказываемого обычно странствующими поэтами, но этот исключительной важности наказ вылетел из головы.

Он оглянулся, как бы ища спасения. Но верховный жрец понял иначе его движение и гневно бросил провожатому Синчи:

— Оставь нас!

Однако как раз в этот момент занавес на дверях внезапно взметнулся и в комнату ворвался другой служитель храма.