Листы каменной книги - [19]
Как-то вечером он вышел из землянки и направился в сторону взморья.
В лесу, нагретом за длинный жаркий день, было тепло и душно от густого запаха свежей хвои, растопленной смолы, пряно пахнущей листвы, прошлогодней — гниющей на земле, и свежей — ярко-зеленой, пышно распустившейся на деревьях. В прозрачном сумраке белой ночи жизнь не утихала: на ветках и в кустах возились птицы, под прелой листвой шуршали какие-то ночные зверушки. На севере в это время лес не спит.
Но вот деревья поредели, и с моря дохнуло солоноватой прохладой. Вскоре перед Льоком развернулась гладь бухты.
Направо и налево тянулся каменистый берег, зигзагами уходящий в синеющую даль. На горизонте блеснул багровый краешек, потом выкатился шар солнца, сперва красный, а затем ослепительно золотой, от него к Льоку потянулась искрящаяся огоньками дорожка. Начался прилив, усилился шум набегавших на берег волн. Зубчатый берег опоясался белой каймой пены.
Льок не спускал глаз с залитой солнцем бухты. Воздух над ней был пустынным. Юноша постоял, выжидая, потом медленно пошел назад. Перед тем как войти в лес, он обернулся и радостно вскрикнул. Вдали в ясном небе будто замелькали хлопья снега — это летели чайки.
Сородичи Льока не добывали сельди — у них не было сетей, они не задумывались, почему каждый год после появления в бухте множества чаек к порогу Шойрукши приходит семга, кормившаяся сельдью. Они просто знали, что это так.
Теперь Льок был спокоен. Вернувшись, он нарочно прошелся по всему стойбищу и всем, кто ему встречался, говорил одно и то же:
— Мои духи борются с духами Главной колдуньи, отгоняющими семгу. Как только мои духи победят, семга заплещется у островка.
Глупая старуха думала поссорить Льока со стойбищем, но вышло так, что не Льок, а ее духи оказались врагами селения. Когда ей рассказали о словах колдуна, ее по-старчески выцветшие глаза испуганно заморгали. Только сейчас она поняла, что натворила: появится семга — люди скажут, что Льок защитник сородичей, не будет семги — ее духи окажутся виноватыми.
Беда, нависшая над головой старухи, не заставила себя ждать.
Как-то на рассвете две большие семги выбросились на скалистый берег у самого порога. То сворачиваясь в кольцо, то расправляясь и с силой отталкиваясь хвостом от земли, они передвигались прыжками, огибая по скалам непреодолимые быстрины Шойкурши.
Подростки, высланные Главным охотником подкарауливать приход семги, затаив дыхание, следили, как, обдирая бока об острые камни, рыбы перебирались через гряду скал. Вот они ударили хвостами в последний раз и, подпрыгнув, ушли в тихую воду выше порога. Подростки могли бы схватить их руками, но, пока семга на берегу, к ней нельзя прикасаться. Старики говорили, что это не рыба скачет по суше, а ее хозяева, духи, поэтому к ним даже подходить близко считалось опасным. Ловить семгу можно было только в воде. За первыми двумя семгами показались третья, четвертая…
Подростки стремглав бросились в стойбище.
— Скачут! Скачут! — кричали они во все горло.
Голова колдуньи поникла, спина сгорбилась еще больше. Теперь беду не отогнать никакими заклинаниями! Но то, что было несчастьем для старухи, было радостью для людей стойбища. Начался лов, долгожданный лов, о котором столько грезилось в мучительные недели голодовки… Семгу ловили с плотов. Пока один из ловцов отталкивался шестом, чтобы плот медленно двигался против течения, двое других били рыбу. Подцепив гарпуном, вытаскивали добычу на плот, глушили и перебрасывали на берег. Подростки подхватывали одну рыбину за другой, складывали в плетеные корзины и волокли тяжелую ношу к женщинам. Женщины вспарывали рыбье брюхо, собирали в большие горшки икру и молоки и, распластав семгу, развешивали рыбу на жердях, чтобы она провялилась в дыму разведенных тут же костров.
Утром четвертого дня рыба пошла реже, а на пятый только чешуя, блестевшая на камнях по берегу, напоминала о семгах-путешественницах.
В очаге каждой землянки ярко пылал огонь. Стойбище праздновало двойной праздник — окончание удачного промысла и переход мужчин в охотничий лагерь, где они должны были жить до осени, пока не кончатся месяцы охоты.
Ели и веселились всю ночь, а с восходом солнца охотники покинули землянки и направились в лес, к лагерю, обнесенному высокой изгородью.
Пока длился лов, некогда было думать о Главной колдунье и ее злополучном предсказании. Старуха просидела эти дни в своей землянке, не смея показаться на глаза сородичам. Она знала, какая судьба ждет ее.
Проводив охотников до опушки, женщины собрались у жилища старухи. Колдунья медленно вышла из землянки, у входа она остановилась, обернулась лицом к очагу, который больше никогда не будет ее греть, и шагнула за полог. На ее девяти косицах уже не болтались священные изображения, в руках не было заветного посоха из рябины — дерева колдуний.
Спокойная, словно ничем не опечаленная, она поклонилась жалостливо смотревшим на нее женщинам — их она тоже больше не увидит — и неторопливо пошла прочь из селения, сопровождаемая несколькими старухами. Не говоря ни слова, не оглядываясь, она шла все вперед и вперед. Старухи понемногу отставали, только две из них, ее давние, еще девичьи, подруги, долго провожали ее в последний путь. Наконец и они повернули обратно к стойбищу.
