Лисица на чердаке - [95]

С минуту они молча постояли в дверях, загораживая выход. Затем:

— Ну, вы уже наябедничали? — резко и зло, понизив голос до шепота, спросила его десятилетняя Трудль.

Трудль из снисхождения к Огастину старалась говорить «хорошим» немецким языком, но что имела она в виду, недоумевал Огастин. Ах, вероятно, эту «битву в буране»! Но после того, как он сам спас их от наказания, как могло прийти ей в голову, что он станет их выдавать?

— Нет, — улыбаясь сказал Огастин.

Трудль кивнула (ну конечно, если бы он успел сказать папе, им-то уж было бы об этом известно!). Она сделала знак братишкам, и они с унылым видом начали расстегивать ремни. Трудль схватила ножи и протянула их Огастину.

— Ну вот, тогда получайте! — сказала она, вперив в него испытующий взгляд.

— Зряшное дело! — сказала Ирма, младшая сестра Трудль, и прибавила презрительно, глядя в потолок: — Он возьмет их, а потом все равно скажет.

— Не отдавай ему, п-подожди! — выпалил, заикаясь Руди. — Пусть он п-поклянется сначала!

— «Поклянется»! — насмешливо передразнила его Ирма. — Он же англичанин! Какой толк от его клятвы, дурачок?

— Но… п-послушайте… — Огастин был так ошеломлен что и сам стал заикаться, как Руди. — Мне… мне… мне не нужны ваши ножи!

— А мы все подумали, что вы на них намекаете, — объяснила Трудль, с недоумением глядя на Огастина. — Вы же почти прямо так и сказали!

Вместо ответа Огастин в сердцах резко сунул им обратно ножи, и они упали на пол.

— Он, значит, хочет чего-то еще, — холодно сказала Ирма.

Гейнц порылся в кармане, вытащил оттуда довоенную пятидесятипфенниговую монетку с прилипшими к ней крошками, с сомнением повертел ее в пальцах и отправил обратно в карман. Наступило молчание.

— Что вы возьмете с нас, если пообещаете держать язык за зубами? — с тревогой в голосе спросила Трудль. — Раз уж не хотите брать ножей!

— По-моему, он ничего не хочет — просто пойдет и наябедничает, когда ему будет удобнее, — высказала свое соображение Ирма. — Ему просто нравится нас мучить. Забавно ему.

И тут Трудль вне себя от бешенства бросилась на Огастина и принялась его трясти, схватив за отвороты куртки.

— Вы должны сказать нам, чего вы хотите! — визжала она. — Вы должны сказать, должны, должны!

— Да, уж лучше говорите сейчас, пользуйтесь случаем, жадина! — сказала Ирма, впервые адресуясь прямо к Огастину. Она переглянулась с близнецами. — А то мы сами пойдем и скажем все папе. Он нас, конечно, выпорет, но вы-то уж тогда не получите ничего, — добавила она с оттенком злорадства.

— Правильно, так ему и надо! — сказал Руди, прицепляя свой нож к ремню. В конце концов, любая порка не так страшна, как вымогательство. — Ну, поболит задница, большое дело! — величественно умозаключил он.

— Нет… Я не желаю. Пусть пообещает, — жалобно пробормотала Трудль. Остальные враждебно, с недоумением поглядели на нее. — Я уже большая… Я не хочу, чтоб меня пороли. Мне от этого делается нехорошо… Я же старше вас всех!

Все это казалось настолько невероятным, что Огастин был совершенно сбит с толку. Тщетно пытался он убедить их в том, что меньше всего он хочет, чтобы их пороли, что у него и в мыслях не было рассказывать об их проказах, что он, конечно, будет молчать, и притом абсолютно бесплатно, что ему не нужно от них ничего! Ну уж нет, они должны купить его молчание! Ни одному англичанину нельзя верить просто так, на слово. Это крайне удивило Огастина: ведь как-никак всему свету известно, что «англичанин — хозяин своего слова». (Немало удивило его и то, какую бурю возмущения вызвало проявление такого невежества в его отнюдь не патриотической душе!)

Кончилось тем, что Огастин сдался.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Сейчас я вам скажу. — Наступило настороженное молчание, во время которого все имеющиеся ресурсы лихорадочно перебирались в уме. — Я хочу, чтобы вы слепили мне самую большую снежную бабу — больше всех, какие тут у вас когда-либо стояли во дворе, и вам, голубчики, придется хорошенько потрудиться!

Они уставились на него, разинув рот, онемев от изумления. Взрослый дядя хочет, чтобы ему слепили снежную бабу? Так он сумасшедший… Самый настоящий сумасшедший! Четыре пары глаз испуганно впились в него, и вся компания медленно попятилась назад.

— И чтобы к полудню все было закончено! — весело крикнул Огастин им вслед. — Уговор дороже денег, не забывайте!

Ну и ну! — подумал он. И это родные братья и сестры Мици, одна плоть и кровь! Какого дурака свалял он тогда, в субботу, в часовне, упустив возможность поговорить с Мици! А с тех пор эта возможность так ни разу и не представилась. Да и как может она ему представиться, если Мици затворилась у себя в комнате и не показывается оттуда? Разве что пойти к Вальтеру и испросить у него разрешения навестить ее?

Вероятно, и Вальтер и Адель удивляются, почему он медлит. А как, по мнению этих глупых стариков, должен он поступить? Он вполне готов отправиться к Вальтеру и просить у него руки Мици, но, конечно, лишь после того, как объяснится с ней самой. Не до такой же степени Вальтер старомоден, чтобы ждать, что Огастин сначала обратится к нему! «Осмелюсь ли я просить руки и сердца…» Да, похоже, что именно этого Вальтер и ждет, пряча от него Мици!