Лисица на чердаке - [114]

— Ты сам не понимаешь, как тебе повезло, ты счастливо отделался!

Огастин в изумлении обернулся: нет, ему померещилось, там не было никого, кроме птицы.

В безветренном сумраке леса Огастин прокладывал себе путь среди деревьев, гладких, похожих на колонны стволов с тускло-зеленой листвой, отяжеленной шапками снега, в просветах между которыми проглядывало холодное, голубовато-серое небо. Бесконечными рядами тянулись эти невообразимо высокие, вечнозеленые деревья, без единой веточки или сучочка ниже пятидесяти-шестидесяти футов от земли, — тянулись тесными, совершенно ровными рядами, и ему казалось, что им не будет конца. Подлеска здесь не было, и, когда среди этих голых снизу, равномерно отстоящих друг от друга стволов рождался какой-нибудь звук, они отзывались на него гулким и зловещим эхом. Лай одинокой собаки, долетавший с далекой фермы, множился и разносился по лесу то ли лаем целой своры гончих, поднявших зверя, то ли отголосками какого-то дикого буйства.

Неожиданно Огастин вышел на широкую лесную дорогу и примерно с милю шел по ней. По той самой дороге, которая месяц назад привела их в Ретнинген, только он не сразу это заметил. Потом, должно быть, что-то знакомое бросилось ему в глаза, и сейчас же остро припомнилось все: и звон бубенцов, и розовое от мороза лицо в ореоле пушистого меха… Как счастлив он был тогда, месяц назад, сидя хоть и не вдвоем, но все же так близко от своей Мици, в одних с ней санях!

Вначале одно тупое отчаяние владело Огастином. Но теперь он стал понемногу возвращаться к действительности, и — так же понемногу — начал снова обретать способность мыслить. А может быть, и сейчас не все потеряно? Ведь Мици еще не уехала, и ворота монастыря еще не захлопнулись за ней. Вот когда это произойдет, тут уж они, конечно, не выпустят ее обратно. Но пока она дома, никто не посмеет ее ни к чему принудить. Что, если он преждевременно сложил оружие? Он был слишком уверен, что стоит ему сказать слово, и его любовь будет вознаграждена. Не потому ли первое встретившееся на его пути препятствие так обескуражило его? Если он сейчас же, без промедления вернется в замок и сделает предложение, вся эта безумная затея с постригом в монахини, без сомнения, развеется как дым! Вероятно, все произошло оттого (и при этой мысли сердце у него в груди дало перебой, как перегретый мотор), что Мици разуверилась в нем! Ну разве могла бы иначе такая здоровая, нормальная девушка, как Мици, решиться стать монахиней?

«Болван! — тут же возразил он сам себе. — Ты же совсем ее не знаешь. Тебе абсолютно не на что надеяться».

Если бы Мици, как это часто бывает в жизни, отдала предпочтение кому-то другому… Но в том-то и дело, что никакого другого нет! Есть только эта вечно умирающая и вечно живая фигура на кресте, не игравшая прежде никакой роли в жизни Огастина и приводившая его теперь в содрогание.

Но какие же потемки — средневековые потемки — душа Мици, если она могла допустить хотя бы мысль о монастыре! Это просто не укладывается в сознании! Ну возможно ли нечто подобное в наш век? И как могут ее родители мириться с этим, почему не покажут они Мици психиатру? Их он тоже не понимал, решительно не понимал. Да если на то пошло, понимал ли он здесь хоть кого-нибудь? Не исключая, пожалуй, даже милейшего Рейнхольда. У всех у них, если получше приглядеться, в какой-то мере… мозги набекрень (взять хотя бы Франца!). Вам кажется, что вы понимаете, как работает их мыслительный аппарат, а на самом-то деле вы понять этого просто не в состоянии. Они, эти немцы, существа совершенно иного порядка, нежели мы.

Ох уж эти немцы … С этой их страстью к политике, словно пресловутый человеческий «коллектив» и в самом деле нечто реально существующее! Этот лес … Миллионы зловещих, неотличимых друг от друга, взращенных человеком вечнозеленых деревьев…

— О господи, я хочу прочь отсюда! — громко вырвалось у него, и мгновенно с беспощадностью ударившей рикошетом пули стволы деревьев огрызнулись в ответ: «Прочь отсюда!»

31

Бесцельно пробродив по лесу несколько часов, Огастин внезапно вышел на опушку. Местность показалась ему незнакомой. В лесу ему не было видно солнца из-за деревьев, и теперь он не знал, в каком направлении шел: возможно, просто кружил по лесу, и «дом» мог оказаться где-то тут за поворотом или в десяти милях отсюда. Оглядываясь по сторонам, он не увидел ни единой знакомой приметы.

Он чувствовал смертельную усталость. В обычных условиях он без труда мог пройти тридцать миль, но сегодня страшное душевное напряжение подействовало на мышцы, создав в них бесчисленные крошечные очаги сопротивления, взывавшие к бездействию, к расслаблению, к покою, и от этого тело у него ныло.

Выйдя из лесного сумрака на слепящий снежный простор, Огастин вглядывался в даль, заслонившись от этого блеска рукой, ища глазами кого-нибудь, кто указал бы ему дорогу. И ему повезло: совсем неподалеку он увидел какое-то строение и коренастого пожилого мужчину — судя по одежде, зажиточного крестьянина, — торопливо шагавшего в сторону этого строения. Собравшись с силами, Огастин побежал ему наперерез, и тот, увидев его, приостановился.