Лисица на чердаке. Деревянная пастушка - [243]

— Шпеер, ради всего святого, срочно приезжайте к нам и привезите что-нибудь новенькое из своих запасов — ну, там модели или чертежи.

Сначала лечебная процедура вроде бы подействовала: грандиозный замысел Шпеера построить лестницу в восемьдесят футов высотой с двумя контрфорсами крупной кладки, а наверху — теряющуюся в перспективе колоннаду, казалось, произвел на фюрера необычайно успокаивающее действие. Но вдруг он выпрямился в кресле и воскликнул: «Одобрено! Немедленно приступайте к строительству!» — и снова принялся за свое. Теперь вчерашняя эпопея излагалась уже новой паре ушей, словно переворот был шедевром в области человеческих отношений, превосходящим все, что Шпеер мог задумать и воздвигнуть из камня.

Начал Гитлер с того, как он явился на заре в ведомство Вагнера:

— Там собралась группа предателей, Шпеер, которых никто даже не потрудился разоружить… — (И ни слова, как отметил про себя Фридрих, о призраке Банко, встреченном на лестнице, или о трупах, лежавших в кабинете.) — Эти люди замышляли убить меня, и, однако же, никто не посмел и пальцем меня тронуть. Я подошел к ним — один, безоружный — и сорвал с них погоны. — Затем последовало описание того, как он прибыл в Висзее: — Я, естественно, понятия не имел, что там, у Рема: может, он поджидал меня, выставив пулеметы у каждого окна! Все решилось в тот миг, когда я один, безоружный, ринулся на эту свинью, так что они даже и выстрелить не успели. — Тут он вдруг умолк и вперил в ошеломленных Шпеера и Фридриха сверлящий взгляд своих остекленелых светло-голубых глаз.

Фридрих прочел в этих глазах отчаяние — как же они не понимают! Неужели ни до кого из этих идиотов не дошло… И тут Фридриха наконец осенило: «дошло», что он мог быть убит! Ведь нет ничего страшнее, чем смерть солипсиста, ибо тогда — конец света… Значит, все это лишь следствие эсхатологического страха, неведомого обычным смертным!

Прошло более десяти лет (думал Фридрих) с тех пор, как Гитлера встретили пулями на Резиденцштрассе в Мюнхене, и этого оказалось более чем достаточно, чтобы с тех пор он почувствовал себя Адольфом Легалите. Солипсист должен восседать, словно цезарь на недосягаемой высоте, указуя перстом, кому даровать жизнь, кого предать смерти, а не спускаться самому на окровавленную арену.

Как раз перед вторым завтраком Гиммлер получил пренеприятное известие: «самоубийца» Рем, оказывается, был все еще жив. Что ж, если Рем не желает поступить, как порядочный человек, придется помочь ему, самой подходящей для этого кандидатурой является Эйке, и Гиммлер позвонил Эйке по телефону… Пока Рем жив, фюрер может еще переиграть и использовать Рема против них!

За завтраком фюрер продолжал эксплуатировать тему Висзее, но теперь он больше нажимал на омерзительные оргии, которые в пятницу вечером вынуждены были лицезреть хозяин и прислуга респектабельной буржуазной гостиницы (тут даже Фридрих был потрясен силой воображения фюрера). «Все эти бронзовые танцовщики в женском платье… Все эти мальчики, которых держали голыми в надушенной комнате, а потом выпускали для удовлетворения противоестественных желаний Рема…» Фюрер рассказывал об этом так, точно речь шла о знаменитых оргиях покойного Фрица Крупна на Капри, а не о взрослых мужчинах, которые стыдливо соглашались терпеть ухаживания Рема, — да и вообще, зачем поднимать вокруг этого столько шума? Добрая половина командования старой императорской армии занималась тем же (или по крайней мере делала вид, что занимается), считая, что это признак мужественности, как у спартанцев. Взять хотя бы эту историю, которая произошла в начале века с генералом графом фон Гаслером — человеком, жаждавшим на «горе трупов» воздвигнуть храм германской культуре: он до того дотанцевался перед кайзером в балетной юбочке и венке из роз, что сердце у него не выдержало и он упал мертвый…

Тут в разговор вмешался Брюкнер и принялся рассказывать про берлинскую ставку Рема на Штандартенштрассе: просто возмутительно — пышные гобелены, венецианские зеркала, роскошные ворсистые ковры — обитель содержанки миллионера, а не армейский штаб. А лукулловы пиры, которые он задавал, — в его бумагах нашли меню: и лягушачьи лапки, и акульи плавники, и соловьиные языки, и шампанское лучших марок, и все это сопровождалось эстрадной программой со всякими «непристойностями»…

— Вот видите! — воскликнул Гитлер. — Эти «аскеты» считали мою революцию слишком мирной, она была им не по вкусу, вот они и задумали убить меня и во имя так называемой «социальной справедливости» залить нашу страну кровью!

Гитлер все еще брызгал слюной, когда стали прибывать к чаю приглашенные Брюкнером светские дамы и жирные, приторные торты.

Чай, и легкая болтовня, и ах, какие дивные летние шляпки…

Званый чай был еще в полном разгаре в Берлине, когда Эйке подъехал к Штадельгеймской тюрьме, только что убив Штрассера и горя желанием успеть забить за эти сутки еще один мяч в ворота противника. С ним был Михель Липперт, тоже из Дахау.

Войдя к Рему, они обнаружили, что он сидит голый до пояса — жара в камере была нестерпимая, и его бочкообразный торс блестел от пота.