Лишний вес - [14]

Больно? Конечно, больно. Рубануло так, что и кисть руки назад передом обернулась. Однако реву-то я не только от боли, но от непонятной обиды — недовоевал вот, а так хотелось до этого самого "логова" добраться; от ребят отрываюсь, от семьи, можно сказать. Как быть без них? И вообще все как-то не так, несправедливо, неладно.

… Сзади горели нефтепромыслы в районе польского города Красно. Наши части углубились в горы по направлению Чехословакии. Шли упорные бои. Было сухо, душно и очень напряженно. В тот же день мы окапывались на склоне горы, обочь которой бежал ручеек, и на оподоле рассыпались дома деревушки. Нас все время обстреливали. Я копал ячейку для себя, и хотя землю копать тяжело и я это дело не любил, но все же копал, помня заповедь: чем глубже в землю, тем дольше жизнь. Вот и рубил я кайлом каменистый склон, подчищал лопатой щель, подождал, пока осколки пролетят надо мной, и, вставши, потянулся к трубке телефона, чтобы проверить связь. И в это время зафурчал рябчиком надо мной осколок. На излете, да как саданет под правую лопатку, ровно молотком. Боль оглушительная, тупая, такой при ранении не бывает. При ранении сквозняком вроде бы прошьет все тело, в голове зазвенит, и сразу горячо и тошнотно сделается — потекла кровушка. На этот раз лишь просекло гимнастерку, поцарапало кожу, под лопаткой картофелиной набух синяк. Копать не могу, руку едва поднимаю, а тут еще и еду несут, и солнце печет. Что тебе в июле! За полдень все же приволокли термос размазни — горошницу с белыми нитями тушенки, которая по замыслу повара должна была зваться супом.

Только мы есть расположились — бомбежка! Контратака. Час от часу не легче. Согнали пехоту с высоты. В окопы, нами вырытые, народу всякого набилось, а такое скопище непременно бомбить и обстреливать станут. Опять контратака. Стрельба поднялась, крики. Наши орудия лупят почти на пределе. Своими же осколками может посечь. Отбили и эту контратаку. Есть хочется, спина болит, плечо и рука "остамели". А тут сново-здорово: "Фольке-Вульфы" прилетели, по две бомбы вуганули и давай из пулеметов нас поливать. Но и нашим тоже все надоело — палят из всех ячеек и щелей кто во что горазд. Неподалеку, слышу, даже из пистолета кто-то щелкает. И я со зла карабин свое сгреб, хоть и знал, что "Фокке-Вульф" из такого оружия сбить — все равно что попытаться в Байкале одну-единственную, будь она там, кильку выудить. Палю с левого плеча, в раж вошел. Глядь: "Фокке-Вульфы" ходу дают. Мне блазнится, что я их спугнул. "А-а-а, стервы! А-а-а, коршуны, получайте!" В это время как ахнуло! Ложе карабина в щепки… А сам я — не то на том свете, не то на этом лежу, дым нюхаю. Замля на меня сыплется, заживо засыпает. Страшно сделалось. Как выскочил из полуразвороченной щели, как к ребятам рванул, не помню.

"Свалился, — рассказывает уже в Ленинграде мой друг, — все в тот же недокопанный блиндаж. Глядим: рука навыворот, бьется, кричит: "Самолет! Где самолет? Я ж его!.."

Совсем недавно ночью зачесалась рука, та самая. Даже не зачесалась, заныла, зазудела. Начал я во сне царапать ее. Слышу: под пальцами твердо. Из далеких времен, из глубины тела, обкатанный кровью, вылезал осколок с привычной уже болью. Совсем маленький, сделавшийся кругленьким, как картечина, он натянул кожу и остановился. На раз чешется, значит, скоро выйдет. Думаю, что это уже последний. Дай Бог, чтобы последний осколок ушел из меня, изо всех нас, бывших воинов, и никогда ни в чьем теле уже не бывал…

Написана была эта заметка еще тогда, когда Ненашев жил на Волге. Через некоторое время он уехал еще дальше и наши с ним пути окончательно разошлись. Теперь у меня не было покровителя из писателей, но писать я не бросила. Сочинила два новых рассказа: "Ни слова о том" и "Любовь про запас". Первый — о трудном подростке, который учился у меня в школе рабочей молодежи, второй — о легкомысленном но очень красивом юноше, в которого угораздило меня влюбиться, за которого я чуть было замуж не вышла, надеясь исправить его. Занималась я перевоспитанием этого паренька в студенческие годы. И, кажется, добилась положительного результата. НО когда он, влюбившись в меня уже всерьез, сделал мне предложение, я его отвергла.

Мне, наверное, на роду было написано отвергать своих поклонников одного за другим. Я искала человека надежного, такого, каким был мой отец, который, если я выйду за него замуж, не будет мне изменять. Но мой отец, наверное, был музейной редкостью.

Вы спросите: как могла случиться, что я, такая требовательная, разборчивая, вручила свою судьбу парню, который впоследствии предал меня? Отвечаю: он оказался самым хитрым из всех ребят, кто ухаживал за мной. Сумел притвориться паинькой.

Провести меня удалось Михаилу благодаря тому, что, пока у нас были чисто дружеские отношения, жили мы с ним в разных городах: я — в Магнитогорске, где работала, он в Ленинграде, где учился. Но поскольку я верю в Бога, в судьбу, я убеждена, что он был послан мне свыше, что я должна была стать его супругой, пережить все то, что по его вине со мной произошло, а потом написать об этом. Писать, писать, писать — это было у меня как мания. И в радости, и в горе, особенно в горе не оставляло меня это желание.