Лишний человек - [28]

Саша довольно кивнул и, спохватившись, оглянулся на Сёму. Они тут так бойко решают, что ему делать, куда ехать или не ехать… Но Сёму, похоже, это не беспокоило: он сосредоточенно тыкал пальцем в экран телефона. Почувствовав Сашин взгляд, он поднял глаза, посмотрел на них по очереди и спросил:

— Получается, я буду Онегиным, да? Ну раз я, как выяснилось, баритон.

— Недобаритон, — вставил Ваня.

— И мне надо будет застрелить Ленского. То есть тенора. То есть тебя.

— Ничего, — сказал Саша. — Тебе понравится. Он на репетиции еще раза три назовет тебя недобаритоном, и каждый раз будет радоваться, как будто он пошутил эту искрометную шутку впервые. И застрелить его у тебя получится очень легко и естественно.

— Хм. Пожалуй, — Сёма задумчиво кивнул. — Я уже начинаю проникаться.

8

— Не злите меня, — сказала Вера.

— А то что?

— А то она заставит нас петь голыми! — обрадовался Ваня.

Сёма неуверенно посмотрел на Веру, надеясь прочитать на ее лице возмущение дурацкой Ваниной шуткой, но встретил суровый ледяной взгляд и поежился.

— Холодно голыми-то… Зима ведь, снег кругом.

— Зато красиво будет, — возразила Вера. — Не в буквальном смысле, конечно, а так… идея красивая.

— В буквальном смысле тоже красиво! — сказала Люша. — И зрителям понравится.

— А самое главное, — Саша опасливо покосился на пианиста, но тот давно уже дремал, утомленный затянувшейся творческой дискуссией, — самое главное, что так мы гарантированно поймаем Великашу. Он же любит, чтобы все голые и прочее. И прилетит к нам, как оса на блюдце с вареньем.

— Правда? — удивился Сёма. — А что, такое уже бывало? Вы мне не рассказывали.

— Да, — серьезно сказал Ваня. — Ты так много раз уже делал. Пел голым, я имею в виду. Тебе это ничего не стоит, ты из нас самый раскрепощенный и продвинутый.

Сёма польщенно улыбнулся.

— Но почему вдруг Онегин голый? Как это оправдать? Они что, накануне напились и играли в карты на раздевание прямо в доме Лариных? Не припомню, чтобы мы это репетировали.

— Ну у тебя и фантазии, — Ваня неодобрительно покачал головой. — На самом деле Онегин таким образом выражает свое презрение к светским условностям и пошлой обывательской морали. Про это даже в либретто есть:

Он неуч страшный, сумасбродит,

Он дамам к ручке не подходит,

Он фармазон, он круглый год

Гуляет голым и поет!

Сёма помолчал, размышляя. Остальные тоже молчали, только Люша сдавленно хихикнула.

— Убедил, — наконец сказал Сёма. — Что-то в этом есть.

И начал расстегивать рубашку. Люша перестала хихикать.

— С другой стороны, — сказал Сёма, вдруг остановившись на второй пуговице, — Ленский в этой сцене тоже должен быть голым. Во-первых, он все равно не жилец и сам это понимает, так какая ему разница? Во-вторых, он вообще горячая натура и вполне может одним только собственным пылом растопить снег и лед, даже искусственный. В-третьих, ему, как и Онегину, тоже наплевать на условности. Как это там… Восстал он против мнений света один, как прежде… и убит! Вот. Ему совершенно на всех наплевать, и он даже не задумывается, что перед тем как показаться публике голым, ему не мешало бы похудеть. Потому что плюшки и пирожки, которые подают за чаем у мадам Лариной, отложились у него на боках.

— У меня конституция такая, — сказал Ваня с вызовом, но голос его предательски дрогнул.

— Вообще, если подумать, Ленский и должен быть таким, — продолжал Сёма, не замечая его возмущения. — Он там налегает на жирные пироги, бланманже и варенье… кого-то же должна мамаша Ларина кормить тем вареньем, которое они там варят в первой сцене? В диких количествах — ну, как это бывает у рачительных хозяек. И Пушкин пророчит, что Ленский к сорока годам растолстеет и обзаведется подагрой… Нет, совершенно не с чего ему быть стройным Адонисом.

Ваня медленно опустился на стул, уперся локтями в колени и уронил голову на сцепленные руки.

— Ты чего? — Сёма наконец обратил на него внимание и изумленно поднял брови. — Ваня… Иван! Что с тобой?

— Со мной? Ничего! — Ваня дернул плечом, сбрасывая Сёмину руку. — Любуюсь я тобой, какой ты друг прекрасный!

— Каково! Не ожидал признанья я такого! За что ты дуешься? — Сёма снова попытался взять его за плечо, но получил еще более яростный отпор.

— Я дуюсь? О, нимало! Любуюсь я, как слов своих игрой и светской болтовней ты кружишь головы и девочек смущаешь покой душевный! — Ваня вскочил со стула и гневно указал на Веру и Люшу.

— Неплохо, — сдержанно кивнула Вера. — Только, Ванечка, не размахивай так руками. Там на сцене вокруг толпа, заедешь кому-нибудь по физиономии, и одной дуэлью Ленский не отделается. Будет, как д’Артаньян, драться сразу с троими.

— Ну а что, это мысль! — подхватил Ваня. — И все вот эти лица без слов наконец тоже получили бы свои пять минут славы. Как их там… помещик толстый Пустяков, уездный франтик Петушков… Трике вот еще.

— Кстати, а уже нашли, кто будет петь Трике? — спросила Люша.

— Нет. Не отвлекайтесь на ерунду, — отрезала Вера.

И Ваня снова отчаянно взмахнул руками и свирепо потребовал, чтоб господин Онегин объяснил свои поступки, а Сёма покрутил пальцем у виска, намекая на его безумие. Они старались увести разговор в сторону от Трике.