Лишний - [8]

Подхватил свой портфельчик и — тонконогий, щеголеватый, ловкий — сбежал с крылечка к калитке. Помахал рукой, что означало: «До вечера!».

Был у него и псевдоним, его он мне вбивал в голову там, в экспрессе. Но не стоит его вспоминать. Не собака все-таки человек, не нужна ему кличка.

Глава 5

Так и стал он жить у старухи, в той части дома, куда обычно направляла комендатура немцев. Штаб Восточного Экономического Руководства рассылал по городам своих уполномоченных, они определяли, что вывозить в Германию, а что эксплуатировать на износ, на каком заводе что выпускать и не лучше ли все станки завода — на платформу и в фатерланд. Петр Ильич недавно приступил к обязанностям уполномоченного, до Штаба служил в Кракове, в Управлении тыловых имуществ. Здесь, в городе, он откровенно отлынивал от службы, ожидая связного из Москвы.

О своей кочевой жизни рассказывал он скупо, о провале агентуры и событиях 5 июня прошлого года — как бы вскользь.

Тяжелый в быту человек, неудобный. И никак не соответствовал образам разведчиков из увлекательных генштабовских книжек. Не было у него так называемого обаяния, не умел он так выстраивать поведение свое, чтобы все окружающие, от мала до велика, проникались к нему доверием и без всякого понуждения распахивали перед ним сейфы, раскрывали карты с синими и красными стрелами. В мелких чертах лица его сквозило что-то нудное, канцелярское, казенное. Ресницы телесного цвета, глаза под окраску солдатской пуговицы. Уши маленькие, незаметные. Лоб высокий, с намечающимися залысинами. Волосы он часто приглаживал перед зеркалом — и позднее понял я, что зеркалом он расширяет сферу обзора, что у Петра Ильича все подчинено делу, заданию.

Неприятный с виду человек. У такого не спросишь на улице, как пройти на такую-то площадь. Такому не доверишься. Но такого и не запомнишь. Нетренированные глаза не хотели замечать то, что раздражало, память отказывалась хранить колючие подробности — и происходило отторжение облика.

Часами он мог сидеть в абсолютной неподвижности, уставившись в угол. Или вдруг изрекал идиотские глупости. Выпрет языком щеку изнутри, покатает во рту орех или яблоко будто, потом вытянет губы трубочкой и сокрушенно вздохнет: «А у нее, кстати, были васильковые глаза!.. Бедняжка! Мне жаль ее!» И смотрит укоризненно, словно это я не пустил его к васильковым глазам. А то расстегнет китель, достанет залапанный конверт, холеными пальчиками извлечет послание от какой-нибудь Лили из Магдебурга, вчитается. «Мне кажется, что она мне изменяет…» — проинформирует обреченно и уставится на меня, ожидая возражений. Этот скулеж я пропускал мимо ушей, разгадав происхождение спектаклей сих: Петр Ильич подобной болтовней освобождался от того, что ныне принято называть комплексами.

Среди этих комплексов было и недоверие к документам Клауса Шмидта. Их он получил некогда в Москве, было время — верил в них безоглядно, сейчас же — сомневался. К тому же странно вели себя его начальники.

И все-таки он продолжал верить в них. Иначе не отважился бы на неумный и скоропалительный шаг. Съездил в Краков, где еще раньше завязал интересные знакомства, и ухитрился через комиссию Международного Красного Креста отправить в нейтральную Швецию открыточку по известному ему адресу. Открыточка, уверял меня Петр Ильич, дойдет до Москвы, и все, что надо, Москва пришлет туда, в Краков, в указанный Петром Ильичом день и час.

Чуть позже я познакомился со многими офицерами города. В немецком офицерском фольклоре было множество баек, анекдотов, шуточек, скабрезных куплетов и нравоучительных сентенций. Одна из них звучала так: «Размер моего жалованья не позволяет мне иметь собственного мнения».

Так вот, капитан РККА Петр Ильич Халязин (и следовательно, обер-лейтенант Клаус Шмидт) собственное мнение имел, не обладая достаточным жалованьем. И обид на кого-то накопилось у него много, что казалось мне совсем уж лишним.

Глава 6

У меня кончились деньги. У Петра Ильича их вовсе не было. Разведчик — без денег?! Это казалось кощунством, такого в генштабовских книжонках я не встречал. Более того, одному майору-танкисту из Кракова он задолжал шестьсот марок. Ну и черт с ним, с этим фашистом, с этими марками! А Петр Ильич озабоченно вздыхал: «В августе обещал ему отдать, и до августа не так уж далеко…»

Финансовые тяготы осложнялись тем, что никаких видов на деньги у обер-лейтенанта Шмидта не существовало. Не очень искушенный в военном делопроизводстве, он позабыл получить документ, обязывающий немецкие учреждения и воинские части кормить обер-лейтенанта и выплачивать ему денежное довольствие. За документом надо было ехать в Варшаву, где располагалось управление. А Петр Ильич все медлил, оттягивал, ссылался на пресловутую интуицию. «Мне не везет на Варшаву», — признался он. Мелкие карточные выигрыши, добываемые им в офицерской столовой при вокзале, все уходили на сигареты и пиво. Казино, клуб, ресторан, гостиница — всюду нужны хрустящие деньги и лилово-оранжевые талоны на мясо. Когда я спросил Петра Ильича, как это так — уворовать секретный пакет можно, а свистнуть кошелек нельзя, то ответил он сурово и назидательно, в том смысле, что смешение жанров приводит либо к фарсу, либо к трагикомедии.