Лишенные веры - [2]

– Слушай, – медленно ответил он, в самый последний раз. – Она затерта до дыр. Хочешь – забирай. К черту деньги. Бери.

Барахольщик уже открыл рот, чтобы заговорить, когда его приятель с криком «Давай, завязывай!» вылез из недр магазина и направился к прилавку. Барахольщик снова обрел голос.

– Взять просто так? Нет, дружище. Я что, похож на попрошайку? Вот твои пятьдесят пенсов. Я честно плачу. Вот!

Он размахивал монетой перед Невиллом, и тот подставил руку, чтобы поймать ее. Когда пальцы Невилла сомкнулись на монетке, Барахольщик одной рукой сжал его запястье. Другой он начал сдавливать пальцы Невилла, ломая их о пятидесятипенсовик. Два пальца затрещали, и Невилл вскрикнул.

– Заткнись, урод, – сказал Барахольщик. – Я оставляю послание и не хочу, чтобы меня прерывали.

Второй парень перепрыгнул через прилавок и зажал Невиллу рот. Барахольщик полез в свою куртку и вытащил мясницкий нож. Последнее, что услышал Невилл – и ему это показалось очень странным – был голос Барахольщика:

– Деньги не забудь.

1. ИСТОРИЯ ДЖЕФФА

Сентябрь 1994

Сижу у окна в «Бургер Кинг», в глухом конце Кэмден-Хай-Стрит. Снаружи темнота. Двое мужчин, смеясь, перебегают через дорогу, направляются в «Черную чашку». Еще двое сидят за соседним столиком. Входит третий и присоединяется к ним. На них бейсбольные кепки, из-под которых видны неопрятные волосы и наушники; говорят о бизнесе, музыкальном бизнесе, точно парни-переростки. Я заметил, как кто-то еще проскользнул мимо. Хотел войти внутрь, но развернулся и пошел через дорогу, даже не взглянув по сторонам.

Это был всего лишь мимолетный взгляд, и десять лет – долгий срок, но я знал, кто это. Я никогда не встречал других женщин с такой походкой, с широкими, уверенными шагами, с паучьими ногами, столь нелюбимыми ею.

Пока я добрался до двери, она уже скрылась. Я пошел на север, выглядывая ее по сторонам и попутно замечая все те вещи, на которые обычно не обращаешь внимания. Книжные и обувные магазины, взбудораженные дети, болтающиеся возле станции подземки, торговцы, закрывающие свои лавочки, ярко освещенные пивнушки.

Я вспоминал, сколько воды утекло с тех пор, как это место было нашим. Не только моим и Фрэнк – так звали ее, паучьеногую и черноволосую, Фрэнк от Франческа – но всех нас. Всех, кто достиг совершеннолетия в годы между панками и Волосатыми. Бездомные и панки, каждый со своей группой, для каждого дом – грязная улица, с захудалым танцзалом, превращенным в рок-н-ролльную блошиную яму, с хипповским книжным магазином и салоном звукозаписей, с кошмарными ирландскими пабами и отвратительными кафешками.

И теперь я видел, что мы натворили. Выжили мясника, пекаря и индийского бакалейщика, лишились слесаря, торговца рыбой и телевизионного мастера. Разрушили мелкие магазинчики, типографии и мусульманскую лавочку. Променяли их на магазины с кожаными куртками и разноцветный торговый центр «Доктора Мартинса», столицу молодой культуры Европы, рынок крутости.

Я искал Фрэнк у «Бака», и в «Элефанте», и в Оксфорде. Я пытался вспомнить, когда все изменилось. Вспомнить начало восьмидесятых. Вспомнить Невилла, выросшего на этих улицах и так глупо погибшего. И вспомнить Фрэнк, ведь она была в самом сердце этого… того, что случилось со мной. Того, что случилось с нами.

И я не мог понять, почему теперь, в эти дни, так трудно думать даже о нас.

2. ДЖЕФФА ОТПРАВЛЯЮТ В ОТСТАВКУ

Июнь 1981

Была полночь, мы сидели в Коричневом пабе, который называли так для того, чтобы отличить его от Зеленого паба, откуда нас выставили по какой-то причине, непонятной мне и по сей день. Скорее всего, потому, что мы не являлись кэмден-таунскими злодеями в третьем поколении. Но в Коричневом пабе нас любили и даже позволяли сидеть после закрытия, ночами вроде нынешней, по окончании концерта.

Нас осталось человек десять. Как обычно. Некоторые играли в пул[13], остальные собрались за двумя столиками в нише.

Вместе с другими членами группы мы проводили быстрый разбор полетов. Мы были раздражены, но взволнованы. Вторые по списку на «Электрическом балу» – само по себе не так уж много, зато обозреватели целых двух музыкальных газет пришли специально, чтобы посмотреть на нас. Скоро выходило большое интервью с нами в «Саундз», а Этеридж, наш новый менеджер, сразу же после шоу скрылся с представителем какой-то записывающей компании. Меня, однако, грызли сомнения. Моя игра была хороша для художественной панк-группы, но наше новое направление, с «Шиковскими» басами и рожками, как у «Earth, Wind and Fire»[14], вызывало сильные опасения.

Хозяин наконец решил прекратить обслуживание, и перед каждым из нас красовались по паре нетронутых пинт. В центре внимания, как обычно, находился Росс, точно на сцене. Он ничего не мог с собой поделать. Большинству из нас Росс даже не нравился, но он все же был звездой.

Фрэнк тоже была там. Фрэнк – студентка художественного училища. По крайней мере, это подразумевалось. Она носила боксерские бутсы и в оправдание называла себя мальчишеским именем. Высокая и смуглая. Черные трусики, рокерский прикид, на голове конский хвост. Черные как смоль волосы, огромные миндалевидные глаза. Думаю, судя по имени, она была итальянкой. Точно не знаю. В любом случае, из Северного Лондона. Грин Лейнс, Вуд Грин. Вроде того. Или Тоттенхэм.